Евгений Бороховский - Нежданный диалог

Аватара
и сансара,
святый Будда — боже ж мой!
Карма, дхарма,
Ботхитхарма…
а я маленький такой!
Ом ли мани —
шиш в кармане.
В ботхисатвы не берут!
Хоть архаты
не горбаты,
но с акрид, бывает, мрут…

Писалась пуля преферансова
под перестуки поездов…
Пуста попытка препирательством
поднять престиж первооснов.
Пустословие.
«Президиум под председательством…»
Пузатые перекати-поле пугаются паводка,
параллелями поводка
поголовье праведников, палачей, проституток,
писателей, пустозвонов, падали —
путали, погоняли, пороли…
Под пулями и поклепами падали
Пушкины, Пифагоры, простолюдины…
Плахи помогали поневоле.
Попугаи панихиду противно пели.
Поднимая пуды пыли,
полки по пескам плыли.
Печальная проза…
Потакать — пытка, превозмочь — поздно.
Но публика на потасовки падка,
поэтому прозренье — поза,
поза просто, перегрузка пульса…
Поп паству проникновенно просит
панегирики петь пупсу поднебесному.
Пессимисты правы попросту —
пусто, пусто, пусто…

Такая вот хреновая зима…
Кому-то, блин, и Дания — тюрьма!
Уж если горе, лучше — от ума:
Мне посох всяко лучше, чем сума.
Но лучше — сумма прописью.
Весьма
Уже достала жизни кутерьма:
Уж климакс близок — койтуса нема…
Каков пророк — такая Фатима;
Каков жених — такая Ханума;
Коль дан вам пир, то будет и чума;
Коль Родина, нужны ей закрома;
Раз карма есть, то будут и корма;
Раз есть баран, то будет шаурма…
Какой дурак уйдет из-под ярма?
Мудак обыкновенный. Зокрема…
Какая вдохновенная корма!
Чего ж ты ждешь? Сама-сама-сама…

Спасибо, что нынче вспомнился
один из тех вечеров,
морозным туманом наполненный,
эхом притихших дворов,
светом реклам бесчисленных,
предпраздничной суетой
и самою из немыслимых —
несбыточною мечтой…
А может, безмолвием просто,
и грустным нелепым сном,
и непогодой, грозно
шныряющей за окном…
Улица опустела,
и за стеклом — лишь тень.
Не вспомнить в тумане белом
ту ночь и следующий день.
Я, верно, шутил между делом,
беспечен во всем до конца.
Ведь за стеклом запотелым
не видно ее лица.
Снова огни рекламные
тревожат тень на стене…
А может быть что-то главное
в тот вечер не встретилось мне?
Прошло стороною и скрылось,
а я равнодушно глядел,
как улица снегом искрилась,
приветствуя этот удел.
И был я согласен, не скрою,
с яркой игрой огней,
и зимней морозной порою
стараюсь не думать о ней…
И все ж хорошо, что вспомнился,
среди других вечеров,
тот самый, туманом наполненный,
эхом несказанных слов…

Вернется ветер.
Жди или не жди,
А все равно: врасплох и впопыхах.
Ты думаешь — готов? Увы и ах.
Враз — до костей.
Замочат нас дожди.
Жара просушит.
Выморозит лед.
Мы двинемся куда-нибудь вперед,
Вот только п еред повиляет задом,
Да скроется…
Не больно-то и надо

Прохладу утра летнего
прорезали лучи,
а мы и не заметили —
усиленно молчим.
Стараемся не выглядеть
иначе, чем всегда.
И в этой ложной выгоде
теряются года.
Нам недоступна разница
фантазии и лжи…
Все незаметней праздники,
и все привычней жить.
В заботах вновь растаяли
рассветные лучи.
Все проще нам выстраивать
слова, но мы молчим.

Пианист играет, как умеет.
Не по нраву — можете стрелять.
Все ему до лампочки — злодеи,
Гении, лжецы… Природа-мать
Удружила: не играть — не может.
Хлопайте и ахайте «талант!»
Или раздраженно плюйте в рожу —
Не заметит вовсе. Музыкант
Впал в святую ересь простоты.
Даже не пытайтесь понимать!
Что ему восторги и цветы —
Он играет… Можете стрелять.

Небо внезапно рухнуло в город —
прямо в улицы, в потоки машин…
И вдруг оказалось, что город молод
и даже ловок и неустрашим.
И близкое небо вскоре заметили
жители города, прохожих толпы.
И стали люди друг к другу приветливей,
хоть что случилось не поняли толком.
А город почувствовал радость света,
умылся неба голубизной,
возможно, представил, что вся планета
и даже звезда далекая где-то
сейчас любуются его новизной.
Жизнь из улыбок настроение строит —
и город улыбался уличным движением,
а это, поверьте, дорогого стоит.
И все прониклись к нему уважением —
он ведь и был уваженья достоин.
Город забыл, что истоптан подошвами,
что носит домов безобразный горб,
что эхо его анекдотами пошлыми
пропитано густо, огульно, беспошлинно.
Город помнил только хорошее
и этим был чрезвычайно горд.