В замерзшем сквере лужицы мелки,
Отсвечивают тускло и лилово,
И в каждой отражаются белки
Недвижных глаз поющего слепого.
Еще я мальчик. Я еще дрожу,
Когда брожу кварталом нееврейским,
Я в белорусе сходство нахожу
С тем Авраамом, пастухом библейским,
Что был в холстину грубую одет.
Поет Старик, бредет он спотыкаясь.
Спит губернатор. Пьянствует кадет.
И туча в небе — как бездомный аист.
Осенних ливней грязь и кутерьма.
Как ровно в спальне губернатор дышит!
Готовится этап. Не спит тюрьма.
И будущий чекист листовку пишет.
Серебряный гривенник — нищего брошка,
Слеза моей мамы, застывшая льдом.
Душистого масла столовая ложка
Нужна до зарезу.
Как беден мой дом!
— Царевна Суббота давно отдыхала.
Дай гривенник!
Сохнет субботняя хала.
Дай гривенник!
Я не на шкварки прошу…
Дай гривенник!
Я же на рынок спешу,
А он из-под талеса смотрит сердито
На маму мою, как судья на бандита:
— Душистого масла ей нужен бочонок!
А каждое лето рожает девчонок!
Смотрите! Готово полдюжины девок,
А где я возьму на приданое денег? —
…Шесть маленьких скрипок
За тряпками дышат,
Шесть маленьких скрипок
Сопят и не слышат:
— Дай гривенник!
Сохнет субботняя хала.
Царевна Суббота давно отдыхала.
Дай гривенник!
Я не на шкварки прошу…
Дай гривенник!
Я же на рынок спешу… —
И каждое утро:
— Дай гривенник! —
Шепот…
— Дай гривенник! —
Жалобы,
Слезы
И топот…
— Дай гривенник!
Гром!
Рукопашная!
Плач!
— Дай гривенник! —
Дети услышат!
Палач! —
Тогда разбиваются чашки и миски.
О девочки, уши закройте скорей!
Влетают проклятья бобруйских и минских
Евреев, несчастных, как этот еврей.
Осиной трепещет оконная рама…
…О нежная, смертная, тихая мама,
В твоем изголовье свеча оплыла.
«Лилит?»
Где ты, нищая лилия, где ты?
Ах, падают в августе с неба монеты…
Бессонница здорово мне помогла,
И я поднимаю летящие звезды,
И вдруг узнаю по мерцанью внутри
Застывшие, синие мамины слезы.
И каждая — гривенник.
Видишь?
Смотри!
Не про ведьму-дурочку
С тайнами ужасными,
А про дом, про улочку
С фонарями красными.
Эта сказка — мрачная,
В ней целковый катится,
Не дождется младшая
Свадебного платьица.
Здесь не попадаются
Принцы благородные.
Эта сказка — мрачная,
В ней живут голодные.
В ней сидят Марылечки,
В ней сидят Рахилечки,
По утрам они едят
Черный хлеб да килечки.
Толстомордая мадам
Не дает покоя,
Отпирает господам:
И ведет в покои.
Эй погромче, музыкант,
Худенький парнишка!
К нам желает фабрикант —
Белая манишка.
Знаменитый будет гость,
Не село — столица!
У него целковых горсть —
Надо веселиться!
Эта быль развеяна,
Как струя табачная…
Памяти доверена
Только небыль мрачная
Не про ведьму-дурочку
С тайнами ужасными,
А про дом, про улочку
С фонарями красными.
1958–1960
Обыкновенный переулок
Вблизи Смоленского метро.
За кошкой гонится собака,
Звенит ведро, скрипит перо.
Но если вечер лапой синей
Слегка ударит в дверь мою,
Я отправляюсь в переулок
И тихо песенку пою.
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Почему твой голос так звенит?
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Почему ты тянешь как магнит?
В году кровавом и далеком,
Нацелясь в небосвод виска,
Дворянский сын и юнкер царский
В бою убил большевика.
И если вечер лапой синей
Слегка ударит в дверь мою,
Я отправляюсь в переулок
И тихо песенку пою.
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Что в тебе такого, не пойму.
Вижу заурядные
Окна и парадные,
А пою и плачу — почему?
Исчезнет старый переулок,
Построят новые дома,
И будет лето петь у окон
И льдом названивать зима.
И я, поэт, чудак веселый,
Останусь с песенкой вдвоем.
А если вам она по вкусу,
Мы вместе, может быть, споем.
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Голубые окна, фонари.
Что в тебе такого,
Шломин переулок.
Что сияет песенка внутри?
1960
Шесть миллионов [9] В годы Второй мировой войны гитлеровцы на временно оккупированных территориях уничтожили десятки миллионов мирных жителей разных национальностей, в том числе шесть миллионов евреев.
Читать дальше