Сергей Степанов-Прошельцев - Избранное

Верни мне мой сон, я доверюсь, как прежде легенде,

когда неуместен позорный и нищенский торг,

когда, словно кобру, волшебная флейта и Гендель

заставят меня пережить тот забытый восторг.

* * *

Из-за наносов мусора, из-за всего, что лишнее,

вдруг возникает музыка – музыка еле слышная.

Очень уж незатейливо, напоминая давнее, —

тощею хризантемою

в бедности увядания.

Камнем, что в воду бросили, синью, что небом послана,

музыка ранней осени, словно гвоздем по прошлому.

Сколько всего потрачено, я не скажу уверенно,

чтоб ощутить прозрачное,

легкое дуновение.

И наплывёт несмелая лодка надежды зыбкая…

Что же со мною делают этот фагот со скрипкою?

…Всходы дают озимые, слыша, хоть непогодило,

эту необъяснимую,

как волшебство, мелодию.

* * *

Сопрано гобоя и тубы контральто…

Мир музыке этой открыт,

и жизнь зависает в немыслимом сальто,

и скрипки рыдают навзрыд.

А мы не успели к беде прицениться,

уроков никто не извлёк.

Немыслимым цветом слепит медуница —

так слепнет от фар колонок.

И кажется мир беспредельным и светлым,

ещё не покажет он тыл,

и мы, унесённые солнечным ветром,

не видим нигде черноты.

Ещё не обижены жизнью мы слишком,

характер ещё, как желе.

Мы музыку эту попозже услышим,

когда уже поздно жалеть.

Когда уже нет изначального страха,

что в тёмную дьявол сыграл,

когда примиряет с симфонией Баха

беды запоздалый хорал.

* * *

Сверкает на солнце корнет-а-пистон,

но тембр его мрачно-постыл,

и он обещает не синий простор,

а пыльный крапивный пустырь.

И снова душа облегченно пуста,

как серой дороги миткаль,

и бьётся, как в клетке, мелодия та

в потерянном сердце цветка.

Сыграй, трубодуй, что-нибудь веселей,

чтоб трав не замедлился рост,

чтоб жизнь не была той дороги серей,

упёршейся в древний погост.

Чтоб в небо взлетала на зависть орлам,

забыв про любимых и дом,

чтоб душу она, как рубашку, рвала

в каком-то запале хмельном.

Когда уже всё, когда близится край,

когда замахнулись мечом…

Сыграй, музыкант, напоследок сыграй,

пусть музыка та ни о чём.

Перекрёсток путей объездных

* * *

Я вернулся в тот город, которого нет,

я всего опоздал лишь на пару минут:

я забыл, словно впавший в маразм интернет,

что часы у меня навсегда отстают.

Я брожу по кварталам, как эхо, пустым.

Этот город корёжит меня, словно тиф,

он, как запах помойки, тяжёл и постыл,

я уже не успею себя в нем найти.

Этот город – лишь слепок, всего лишь макет,

я поверил, – такой я упрямый болван, —

что вернусь в этот город, которого нет,

значит, то, что я в нём, это просто обман.

И напрасно сейчас, у всего на краю

сознавать, что я сдал боевые посты.

Значит, время умчалось, а я вот стою

у гробницы своей запоздалой мечты.

* * *

Растёт моя беда, как мозговой полип,

и больше мне теперь нигде не отогреться:

как прежде, колотун, и по ночам болит,

скулит бездомным псом изношенное сердце.

Я тупо обхожу стада могучих льдин,

похожих на дома, но где то время оно?

Дверь дергаю – увы, сегодня ни один

подъезд не впустит внутрь – на страже домофоны.

Кому бы позвонить? Найдётся ли душа,

что может приютить меня с судьбой такою?

Боюсь, что получить могу и по ушам,

и отповедь, что зря кого-то беспокою.

И снова я иду в обшарпанном пальто

в обнимку с январём – другого нету друга,

не ведая судьбы, не зная, что потом,

но лучше и не знать, когда такая вьюга.

* * *

Нас город всех погубит, мы все в его лассо.

Его стальные губы плюют в моё лицо.

В том сатанинском пекле, где ждательный падеж,

мы станем серым пеплом

несбывшихся надежд.

Мы взглядом жизнь окинем и сразу же поймём,

что стали никакими в том мире никаком.

Нам город режет крылья, в свою ввергая тьму,

но нас приговорили

пожизненно к нему.

* * *

Кто алкаша гегемоном нарёк,

тот был не склонен на шутки:

прёт этот алчущий водки народ,

жаждут отравы желудки.

Катит в пивнушку кочующий сель,

речка, где водка, не близко,

и берега у неё не кисель —

пробки, стаканы, огрызки.

Ни одного не увидеть лица,

это – как хлоркой по коже,

это – наверно, начало конца,

Ленин ошибся, похоже.

И не подумал, витийствуя, он

о вероятности риска…

Славься ж во веки веков, гегемон,

славься отныне и присно!

* * *

Свет фонарный оплыл, опух,