Сергей Степанов-Прошельцев - Избранное

Выводной, не томи, здесь звереют клопы,

я хочу подышать – ну, хотя б через раз.

Не осмыслят сие ни Платон, ни Декарт,

что отсюда транзит разве только в дисбат.

Это вроде купе, только это – плацкарт,

и страшнее чем это, быть может, лишь ад.

Вот и всё. Мне на жизни поставили крест,

и клопов легион наступает опять

к жениху, потерявшему столько невест,

что уже не способен за них воевать.

* * *

Не мог я совершить побег, не мог сбежать оттуда:

меня гноили на губе в числе гнилого люда.

Да, разношерстный тот народ был славой не увенчан:

кто пил, кто двинул в самоход, я был антисоветчик.

Я был заброшен натощак, как волк, в овечье стадо.

Я самовольно мыслил, как солдату и не надо.

Да много я встречал дерьма, так всё вокруг убого,

ведь наша армия — тюрьма, и разницы не много…

Я думал так, и в чем-то прав, наверно, был я вроде:

когда ты не имеешь прав, такие мысли бродят.

Когда не скрыться никуда от власти фанфаронов,

и попадаешь прямо в ад — во время фараонов…

Какой вираж, какой кульбит без пользы маломальской!

Но что-то там, внутри, свербит: ведь был тогда Даманский.

Один большой, сплошной бедлам, где не понять ни крошки,

и умирали парни там совсем не понарошке.

Увы, другого не дано, нельзя назад ни шагу…

Но как соединить в одно

и рабство, и отвагу?

* * *

Зачем всё это было? На что имелись виды?

Как псу под хвост, те годы, что в жизни много значат.

И вновь я задыхаюсь от горькой той обиды —

ведь всё могло сложиться, наверное, иначе.

Была альтернатива — у нас страна большая,

мы — не в тайге, в которой нет ощущенья дали

(прости меня, цензура, я тайну разглашаю),

мы рыли шахты там, где враги совсем не ждали.

В степи, где нет деревьев, где осушать болота

не надо с раскорчёвкой, а если посчитаем,

то это — подешевле, всего минуты лёта —

и вот уже ракета зависла над Китаем.

И – всё: Китая нету. И блиннолицый Мао

про мощь своих дивизий, конечно же, наврал нам…

Но не случилось это, и сберегли мы мало —

всё, что могли, украли плохие генералы.

И шахты зарастают сурепкой и кермеком,

и нет в том королевстве хорошего завхоза.

А мы застряли в прошлом бесплотной тенью века,

какой-то непонятной трагической занозой.

Зачем, кому служили? Генсеку было точно

до лампочки. Народу? Не знали мы покоя.

И здесь теперь болото. И выпь кричит истошно.

И этот крик наполнен смертельною тоскою.

Гауптвахта

1

Будили нас, когда едва забрезжит —

день световой свой график убавлял,

и улыбался нам с портрета Брежнев —

большой друган советским губарям.

Но там, среди своих кремлевских башен

в далёком том, застойном том году,

наверное, себе он верил даже,

всех призывая к честному труду.

Шумел ноябрь. Народ заполнил парки.

Был месяц, словно праздничный калач,

а этот труд был только из-под палки —

глядел мне в грудь нацеленый калаш.

И мы среди всеобщего загула

с носилками устроили конкур,

и конвоир — казах широкоскулый —

нам отменил законный перекур.

О, дарвинизм! Обман великий века.

В нём есть один существенный изъян:

труд обезьяну сделал человеком,

из нас он делал стадо обезьян.

Да, этот труд нетворческий, но всё же

и гауптвахта строит, и тюрьма.

Труд подневольный воплотиться может

в плотины и высотные дома.

Об это знали и Нерон, и Сталин,

но я не верю почему-то им,

поскольку этот мир пародоксален

и потому так дорог и любим.

2

Мне ещё надо в армии обжиться,

чтоб суть её я доосмыслить смог.

Домой поедут завтра сослуживцы,

я на «губе» мотаю новый срок.

Печёт вовсю июльская духовка,

но так морозно у меня в душе.

Я объявлю сухую голодовку,

поскольку снят с довольствия уже.

Лежу опять без всякого матраса,

без курева, обросший и смурной,

но не желает Армия расстаться,

поиздеваться хочет надо мной.

Она пугает ужасом дисбата,

что не приснится и в кошмарном сне,

и командир дивизии по блату

пятнадцать суток добавляет мне.

Но выбор был: с судьбой смириться, либо

продолжить бой, хоть не осталось сил.

Я был по-настоящему счастливым,

когда поверил в то, что победил.

Что позади бессмыслица и беды,

что не живу по правилам чужим.

И эта незаметная победа

была победой над собой самим.

* * *

Через неделю домой уеду