Владимир Кириллов - Конгломерат

Я попал на дыбу не случайно:
Что-то и о ком-то проворчал…
Разбивалось в дребезги молчанье
У шарниров хрупкого плеча.
И хрустели кости рафинадом,
Соком вишни отливала кровь.
Здесь «не надо» тоже будет «надо»,
Здесь не в глаз, так сразу будет в бровь.

И по пояс голый дознаватель,
Вытирая с рук шершавых слизь,
Шепелявил в ус: «Колись, приятель.
Всё одно расколешься. Колись».

Рот сводило непотребной бранью,
Даже докер лучше б не сказал.
Трепыхались лёгкие в гортани,
Вылезали из орбит глаза.

И когда, подняв, швыряли на пол,
Тело билось, как девятый вал.
Может быть, я даже выл и плакал…
Только близких точно не сдавал.

Сошлись однажды жизнь и смерть
В своём извечном споре.
Жизнь продолжает боль терпеть,
Смерть корчится от боли.

Жизнь продолжает гнуть своё
О возрожденье духа
И лихо здравницы поёт
Без голоса и слуха.

Смерть обещает мрак и тлен
Без срока, без просвета,
И всех, кто жаждет перемен,
Грозится сбросить в Лету.

Мы ждём, чем кончится пари,
Хоть предпосылки лживы…
Пусть жизнь красиво говорит,
Мы, слава богу, живы.

Под землёю в надёжной гробнице
Саркофаг на поставках стоит,
В нём роскошное тело царицы
Мёртвым сном много лет тихо спит.

Той, что в жизни без счёта дарила
Свои ласки приблудным мужам.
Бурно пенилось тёмное пиво,
А под утро резвился кинжал.

И они отбывали в Валгаллу,
Распылив плотоядную страсть.
А царица кручинилась: мало,
Ей всё глубже хотелось упасть.

Ей хотелось на дно погрузиться,
Где кончаются слава и власть,
Где нельзя вожделеть и влюбиться,
Только болью насытиться всласть.

И она погружалась в пучину,
Где разврат – просто детский каприз,
Где мужчины – уже не мужчины,
И со смерть соседствует приз.

И однажды в глубокой темнице,
Восславляя насильственный грех,
Отдалась Люциферу царица
И не вынесла плотских утех.

Без креста, без одежд и без перлов
В саркофаг положили её…
Только мёртвое тело царевны
Не стареет и не гниёт.

Из пены выходит Венера
Не смело и не умело,
Без боли, без пуповины,
Застенчиво и невинно.
Рождается будто бы морем
На радость ли или на горе?
Пока не решили Боги,
К чему ей такие ноги,
Зачем ей такие плечи —
Божественно человечьи?

Руками прикрывшись, стыдливо
Венера любить выходила.

Мне хочется сказать тебе: «Прости».
А за окном тревожится Трезини.
И ты застряла в модном магазине,
Хотя давным-давно должна была прийти.

Мне хочется сказать тебе: «Постой».
Куда теперь спешить в жару такую?
Я глухарём безбашенным токую,
Просясь домой, хотя бы на постой.

Мне хочется сказать тебе: «Забудь».
Давай начнём писать любовь сначала.
Вдали Нева торжественно молчала,
И Сфинксы нагло выставляли грудь.

Мне хочется сказать тебе: «Уймись».
Ну, кем ещё ты сможешь так гордиться?!
Смешно у Сфинксов расплывутся лица,
Когда на них посмотришь сверху вниз.

Мне хочется сказать тебе: «Вернись».
К чему в шкафу ещё одна одежда?
На шпиле чуть поблёкшая надежда…
Вид из окна – ещё не вид на жизнь.

Я когда-нибудь сам соберусь в этот путь,
Только взять я собою забуду
Пару смены белья и вселенскую грусть,
Поцелуй на прощанье Иуды,

Восемь тысяч томов мной прочитанных книг,
Ту морщинку над правою бровью,
И всего лишь один ослепительный миг,
Тот, что ты окрестила любовью.

Я забуду пирушку за долгим столом,
Где все шапочно знали друг друга,
И ранимую память о хрупком былом —
Квадратуру порочного круга.

Я оставлю другим мой неласковый край,
Мысли, чувства, желания, гены…
Обогнув по дороге мифический рай,
Поселюсь в жадном чреве геенны.

Вечерний гомон птиц заливистый и звонкий,
Сереет небосвод, и ветер робкий стих.
А я стою один опять у самой кромки,
Соломинку рукой безжизненной схватив.
Вот слева колкий лес окутан пеленою,
Чуть ближе березняк шеренгой рваной встал,
Над ними слабый нимб над первою звездою,
Как будто кто её возвёл на пьедестал.