Виктор Каган - Против стрелки

Да и к чему отыскивать слова,
размазывая слёзы по лицу?
Так на ладони бабочка мертва
и что на крылья сыпать ей пыльцу…

Всё главное уходит в сноски,
когда слова без них мертвы.
И ветер шевелит обноски
вчера ещё живой листвы.

Две даты на могильном камне.
За жизнью жизнь – за облака.
И дай бог памяти, пока мне
не стукнет гвоздь гробовщика.

Слов неприкаянно немотство,
попытка говорить грешна.
Но отзывается сиротства
неутолимая вина.

Вороний грай, как дождь, прольётся.
Замрёт дыхание в тиши.
Цветы пожухнут. Боль свернётся
калачиком на дне души

и станет греться дальним светом,
пока то ль к счастью, то ль, увы,
ещё на свете я на этом,
по эту сторону травы.

Когда словам не вынести тщеты
до смыслов сокровенных достучаться,
тогда приходит муза немоты
суровая, как дух старообрядца.

Садится у стола и смотрит в стол,
сплетает пальцы словно ждёт чего-то,
а на плече её сидит щегол
и пьёт с виска немую каплю пота.

Чего ты ждёшь? Она молчит в ответ.
Зачем пришла? Она в ответ ни звука.
Глядит в окно, закату смотрит вслед
и щурится на тени близоруко.

Потом вздохнёт, попросит огонька,
закурит, скажет, ладно, хватит дуться,
ты, парень, не валяй-ка дурака,
коль смыслы будут, то слова найдутся.

И растворится, выпустив кольцо
и в нём пропав, надев, как плащ на плечи.
В углу мышонком прошуршит словцо
и скроется до пробужденья речи.

Что это, господи? Господи, что?
Звёзды наплакали, ветры напели?
Глас твой сквозь три ха-ха-ха шапито?
Отсвет купели? Разливы капели?
Клавиши радуги? Струны дождей?
С запада ветер или с востока?
Нота любви? Саксофон водостока?
Плач пересмешника? Крик лебедей?
Это момент между явью и сном,
это мгновенье длиною в столетье —
лопотуном, шептуном, молчуном,
разноголосица и разноцветье,
хитросплетенье начал и концов,
горечь веселья, печали улыбка,
бой барабанов, звон бубенцов…
празднично, знобко, призрачно, зыбко.
Это на стенке трепещущий лист,
это из сора души воспаренье,
это прикрывший глаза пианист,
это на кончиках пальцев прозренье,
это надежды звучащая плоть,
это любви безответное счастье,
это отчаянной веры щепоть,
это созвучие и соучастье,
это начало концов и начал,
это двуногая страсти тренога,
досточки клавиш, последний причал
утлой лодчонки уставшего бога.

1
Подбой заката спорит с белизной
сияющего дня. Молчи и слушай.
Дым приторен над миром и страной.
Кукушка надрывается кликушей.

Поклоны бьёт святая простота
то кесарю, то богу, то мамоне.
Семи ветров сквозная духота.
Кощеева игла в яйца бутоне.

Чахоточный румянец суеты
на бледности застывшего мгновенья.
А жизнь взыскует тихой простоты
не чаянного слепотой прозренья.

И ты стоишь – кепчонка набекрень,
душа поёт и матерится тело,
и простота обманчива как тень,
отброшенная светом в тьму пробела.

2
Фаворский цвет мерцает на свету,
в Преображенье достигая пика
и превращаясь в запахи и звуки
листвы под ветром и травы в овраге,
в птичий и собачий печальный грай,
в светлую печаль, что так похожа
на остывший чай… и день прозрачен
и призрачен… и словно напоследок
мелькнёт предчувствие и в тишине растает…
закат сгущается, в лесу деревьев лица
сливаются в колеблющемся лике
и августовский свет
сплетается неслышно
в щекочую вязь
сентябрьских паутин…

Что давно потерянным ключам
до того, где свечи жгу теперь я?
Что за птица прилетает по ночам,
бьётся о стекло, теряя перья?

Что за рыба бьётся на блесне?
В чьих руках сгибается удило?
Что за эхо плачет в тишине?
Что за тишина в аду горнила?

Что за блажь – вопросы городить?
Что за дурь – искать на них ответа?
Тянется растерянная нить
Ариадны за полоской света.

Дышит неостывшая зола.
Теплится душа в озябшем теле.
Светятся в морщинах зеркала.
Вьются заоконные метели.