Мария Визи - A moon gate in my wall - собрание стихотворений

И когда ты послушаешь, что ж,
— сам присядешь сюда на порог,
скажешь: «Господи, мир Твой хорош,
и других мне не надо дорог».

В синем море есть дальние рифы,
где растет драгоценный коралл,
о которых не сложены мифы
и которых никто не видал.

В синем небе блуждают кометы,
о каких не писал астроном,
потому что их беглого света
не поймал в телескопе своем.

И в лесах, где столетние ели,
затерялись такие цветы,
что еще никому не успели
подарить от своей красоты.

Но к чему же на пустоши этой
так печально и вечно идти
за незримым цветком и кометой,
если их все равно не найти?

You are God's day. My dreams, I know,
are eagles crying in the sky.
In shining beauty's wrath, they go
through whirling tempests as they fly.

As arrow comes their hearts to rend,
and each to mad destruction falls,
yet in their fall — there is no end
of praise, and utterance, and calls!

Твоей походки звук не встрепенет дорожки,
твоей улыбки блеск не упадет на снег,
я только иногда надеюсь ведь немножко,
но знаю глубоко, что ты ушла навек.

Я выйду в сад, что спит, я посмотрю на звезды,
где высь так холодна, где Бога не достать…
Скажи мне, для чего весь мир так странно создан?
Но только не скажи, что мне напрасно ждать!

Не убивай мечты! Ведь то, что было, — было,
ведь отблеск от звезды так на тебя похож!
Пусть ночь, пускай зима цветы запорошила,
но пусть надежда лжет, что ты еще придешь!

Тебя умчавшая гроза
прошла на дальний путь,
в твои уставшие глаза
уже нельзя взглянуть.

И тихий, тихий небосклон
под мой уснувший кров
не донесет, как прежде, звон
твоих поющих слов.

Но если так. где ты теперь,
твой гимн еще не стих,
— о, укажи мне эту дверь —
ведь я не жду других!

Твои глаза — колдующие блики
прославленной столетьями мечты,
и песни — упоительные клики
весенних птиц из синей высоты.

Но ты ушла — на быстрой белой шхуне —
и к берегам моим не повернешь;
ведь все мои молитвы были втуне,
и все твои обеты были — ложь.

И только оттого, что ты, я знаю,
была почти печальней моего,
я память о тебе не проклинаю
и о тебе тоскую оттого.

Ты глядишь на меня из своей тишины,
из своей сокровенной ушедшей весны,
ты глядишь, и ты знаешь, что в смертном краю
я пою повторенную песню твою.

И до солнечной, грешной до этой земли
светлым духом бесплотным слетя,
ты поймешь, отчего, бесконечно грустя,
я на небо смотрю из пыли —
отчего так похожи молитвы мои
на умолкшие песни твои.

Змеиными бликами билась вода,
ты помнишь, в далеком порту,
где бросили якори наши суда,
и мы отошли в темноту.

В вечерней толпе мы бродили одни,
и нас не окликнул никто.
Сияли вверху небоскребов огни,
ревели тревожно авто.

О, полночь, и холод чужих площадей,
о, блески витрин и реклам,
о, многие тысячи встречных людей,
идущих к себе по домам!

И после — весь ужас безмерной тоски,
когда мы, простившись, дошли
по докам пустынным, до шаткой доски
на ждавшие нас корабли…

О, неужели в синем свете,
когда на запад солнце канет,
он не придет к моей планете
и больше песни петь не станет?

Он умер, — и ведь я не знаю
ни слов таких, ни заклинаний,
чтоб возвратить земному краю
хоть часть его очарований.

Не смерть его была бедою,
а то, что я найти не в силах
и окропить живой водою
его далекую могилу.

И я пол-жизни отдала бы,
чтоб только знать на самом деле,
что песнь моя — хоть отзвук слабый
его разбившейся свирели.