Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

<���…> Сейчас читаю третий том „Истории дипломатии“ (Версальский мир и все вытекающие отсюда последствия). Что ж? История повторяется. Воистину „общество и государство держатся на людской глупости и убожестве. А в этих спорах никогда не будет недостатка“ (Ан. Франс). Прочла „Ивана Грозного“ покойного А. Н. Толстого. Сугубая реабилитация с весьма сугубой задней мыслью. Покойник (не Ив. Грозный, а Толстой) был не дурак и, несмотря на свою барственную толщину — простите за дурной каламбур, — политик очень тонкий.

Рекомендованные Вами статьи и книги, к сожалению, не могу достать. В здешней библиотеке свежих журналов не добьешься. А библиотекарши? Они записывают в ваш листок „Заговор Катилины“, очевидно, удивляясь, почему напечатано столь ошибочно, почему не „Катерины“. А в горестных чертах их лиц преобладает выражение полнейшего отвращения и к книгам, и к читателям. И правильно: умножающий познание умножает скорбь.

До завтра. Завтра отправляю Вам залежавшееся у меня письмо, а это — на днях. <���…> Я тоже хочу писать, но только не утопию, а действительность. Но у меня отбиты руки. Э, да что говорить. Не трать, Фома, здоровья — ступай ко дну.

9/VI. Вчера пролила слезу, прочтя в публицистических ведомостях, что мой хороший знакомый артист Царев М. И. получил 2-ю Сталинскую премию. <���…>

11/VI. А проливши слезу по поводу чужой премии, я пришла к выводу, что у этого бывшего доброго знакомого следует попросить деньжат. Да ведь большому кораблю большое плаванье. Ну как, напр<���имер>, не пропить несколько сотен, а то и тысяч? Подыхающего с голоду человека эти несколько сотен буквально спасли бы. Но „соль земли“ следует правилу Уайльда: необходимо только излишнее.

Не шутя, Петр Авдеевич, скоро подохну. Омерзительное беспрерывное чувство сердечной слабости, одышка, поистине сумасшедший кашель, особенно к утру. Все это усугубляется непрерывным же язвительным холодом. Хоть бы в Москву успеть съездить или вообще перебраться на новое место и там протянуть ноги. В Калуге даже околевать противно. Едва ли, впрочем, я добьюсь комфортабельной кончины.

А уж характер ангельским становится. Тяжело злишься и тявкаешь, как шавка, в очередях, лаешь на работе, рычишь и шипишь в обстановке ежедневного мирного житья. Если Вас я в чем-ниб<���удь> в своих письмах задела, извините. Надеюсь, Вам без слов понятно, что особенной тихоструйностью в моих условиях отличаться нельзя. В атмосфере густой матерщины, суетни, злости, нищеты и свинохамства читаю Расина. Пикантное сочетание, вроде торта с хреном.

13/VI. А сегодня читала в 3–4 №№ „Октября“ за 1946 г. начало романа, очевидно, писательницы из новых, Антонины Коптяевой „Товарищ Анна“. Добыча золота на Алдане, две „завлекательные“ героини: директор управления рудника Анна и врач Валентина. Скука густо замешанная. Инженер, ухаживающий за врачом Валентиной, кормит шоколадом собаку врача. В наше время это звучит или неправдоподобно, или мерзко.

Вы снова замолчали, хитрый хохол. А я чертовски хочу в Москву. Сегодня сыночек тридцати четырех лет крыл матом 67-летнюю мамашу, щедро обещая убить, проломать голову стулом и т. д.

Волей необходимости я вынуждена все это выслушивать. Квартиру не найдешь.

И этот беспросветный мат, невероятное послевоенное огрубление, феноменальное взяточничество и воровство <���…> — повсюду. А литература занимается в силу всяческих причин лакировкой действительности. Да и вообще все это закупоривается, общественной борьбы, борьбы в печати с этими страшными явлениями нет. А явления эти чреваты большой опасностью. <���…>

Поговорить с Вами очень хочу. У Вас тьма недостатков (как и у меня), но все-таки Вы свой человек, хоть и живете в облаках. А я в сортире. Иного названия местным обстановочкам не придумаешь.

Получили ли Вы мои два письма? Одно полуругательное и с вложением Бор. Л., другое пухлое, как перина. <���…>

Может быть, скоро увидимся.

Ваша А. Б.

Пишите».

На первой странице дневника 1946–1947 гг. рукой А. Барковой написано: «Собственноручные записи. Изъято у меня 25/VI при обыске, 63 листа», — стоит ее подпись.

Мечта убежать под пальмы Таити в гогеновский рай. — Гоген Эжен-Анри-Поль (1848–1903), французский художник-импрессионист, последние годы жизни провел на Таити, создал множество картин на таитянские сюжеты.

Фигнер Вера Николаевна (1852–1942) — деятельница революционного движения, член исполкома «Народной воли», писательница; образ Веры Фигнер неоднократно привлекал внимание А. Барковой, в 1950 г. ею была написана поэма «Вера Фигнер» (см.: Возвращение, с. 117–120).