Мария Жиглова: Сталину

А под собором Нотр-Дам
Считаю я в колоде дам,
А рядом – шулера
И мой отец, и сын-Телец,
И мачеха, и наконец
Всё кончено вчера.
Все проигрались в пух и прах,
Я путал годы, путал масть,
Я пил вино и женщин всласть
Любил. А ты – играл, играл.
Органчик пел и пел.
И Бах, и Моцарт, и вино
На свете не были давно,
Ты жил, а я играл, в окно
Я снова посмотрел.
И нет ни шапки набекрень,
Ни бедных дам, и славен день,
Когда Испания – в снегах,
И весел Вечный Жид.
Я висельник, ты – Каин, да,
В колодце студится вода,
И постыдится иногда
Раскрытый желтый рот.
И Вечный Жид идет-поет,
И свет во тьме всегда…
Жить вечно? Нет. Играть посмел
В спасение души?
Жива. Органчик пел и пел,
Что в смерти нет души.
Прекрасной жизни нет конца.
Не видеть старика-отца,
Палач! Мне не дано венца,
Поэтому пиши.
В наследство – красное руно,
Кровавое. Смотри в окно,
Я за тобою так давно
Иду. Мне не ожить.
Христос родился и воскрес,
Я видел множество чудес,
И в этот старый, темный лес
В чистилище вошел.
Кладбищенский уставлен стол,
На небесах стоит престол,
И мой палач уткнулся в стол
Лицом, и бог ушел.

Хорошо, наверно, в дурке
Новый год встречать опять,
С филером играя в жмурки,
Разодеться и гулять.

Как Давид перед ковчегом,
Скачет вся тюрьма уже,
Вся работа, все под небом —
На земле и в неглиже —
Бабоньки, все жены дома,
Нет сегодня им сумы,
И безумие бездомных
Выживает из тюрьмы,
Но, когда сегодня праздник,
Пляшет старый енарал,
Сын его, большой проказник,
В карты деву проиграл.
И его душа, что девка,
Просит пряник и тоски
Этой, что корова Верка
Доит пах из-под руки.

Я сижу и курю в одиночке,
В одиночке моей души.
Впал в немилость? – я ставлю точки,
И никто не скажет: «Пиши».
Я не куталась в барскую шубу,
И меня не знает никто —
Хороша лишь царская удаль,
Шпики ходят в серых пальто.
Видно, умер мой брат Алешка,
Говорил с тоской неземной.
Я теперь не кошка, а Брошка,
И ошейник на шее ручной.
Смоляной и черный Иуда
Выйдет ночью с Христом гулять.
Ждет мир, ждет, не меня покуда
С воскресением поздравлять.
Воскресение – это лавры,
И Алешу кругом поют.
Где-то Греция, минотавры,
Иудея, Москва, салют.

Небо хмурое глядит —
Выгляни в окошечко:
Бог сидит и говорит,
Застрелилась кошечка.
Пьют кошерное вино
Други-иудеи.
Бог глядит, мне все одно —
Выйти, не радея
О душе, и Страшный Суд —
Нечего кичиться
Злом зимой, в сезон простуд,
Вируса частица
Входит в легкие уже,
Сон опять на мокрых
Простынях, на этаже
(Рифма будет: «Вохра»).
Я не Пушкина, видать,
Рада не стараться.
Рита едет? Твою мать,
Хватит наряжаться.
И к весне овечий страх
Будет в человечке.
Вошь, овца, а завтра прах,
Милые овечки.

Я со скарбом своим и с вещмешком,
С серебряной ложкой, привязанной
за шейку к кресту.
Начинаю рвать удила, а потом
Тяну и рву золотую узду.
Поэт – мой спутник – весьма не богат.
Но он в обиду меня не даст.
Его звать Слава, он, как есть, подал
Мне на бедность брелок с ликом Спаса,
и это раз
В жизни или в дежавю – раз второй.
Дежавю, видимо, это ад.
Умерла ли я? Старайся, герой,
Я умерла и просто смотрю назад.
Назад и вниз, с небес, отчего не скрыть
То, что я там была и видела лишь себя?
Видно, многое мне придется простить…
Я еще живу и люблю тебя.

Увы, в России правил не один.
Красавицам и мамкам господин,
Краев и хижин господин; просторов,
Родной земли струится простыня,
И вновь от ангельских и херувимских
хоров
Лад музыки рождается, звеня
В окружье звуков. Долг государю
Я оплатить сегодня не могу
И в день вчерашний от погибели бегу.
Где похоронят? На парижской «рю»
Иль в N-ске гибнуть буду,
Не ведать мне. Но вот – одна стрела
Уж вышла рифмою из-под пера,
Глядит из прошлого. Увы, «ура»
Не раздается по его указам:
Екатерина, мать государя,
Но мачеха придворных, вышла сразу —
И в Кремль отправилась. Не присягну ль
Тебе и Павлу? Месть ее и гнев
Скрывает маска, маска львина.
И двух коней к упряжке пристегнув —
Достаточно ль для бега, – в лике дев
Явилась утром в храм, где церковь вина
Все годы льет (забвения вино
И лотос – лотофагов помнишь, детка?).
И умер Петр, как канул. Всё равно,
Кто царь, ему. И в золочену клетку
Летит уж новый – пташкою – жених.
Кто русский царь? Да все один из них,
Из немцев, видно, от ганзейской дамы,
Но не купцов, и оторопь берёт,
Когда она идет и Бог ведёт
Тебя в пути, и корчится упрямо,
Коробится бумагою в костре
Картонная обложка Мандельштама,
Все книги жгут. И лгут. И невпопад
Приходят гости, Павел с Катериной.
Отец убит. И сын – опять хулят! —
Берется за Россию с чертовщиной.