Array Антология - Соборище 2. Авангард и андеграунд новой литературы

«Дорогая Бетти.

С твоих рук насущный хлеб и вересковый мед – обретают вкус. Всю эту
жизнь я был слеп, шел на ощупь, думал, не ошибусь. С твоих рук даже яд
полезнее, чем гроздь ягодных бус. Слаще елея речи, что снисходят с твоих
уст. И как знать, кто сейчас делит с тобой постель и восхищается красотой
твоих блуз.

Всю свою жизнь я был пуст – я старый романтик, все время ждущий
взрыва новых эмоций и чувств. Ранее меня прельщала бездна вожделений
и безумств, я, алчущий свободы, не желал ничего, кроме кутежа и
безрассудств, и потому меня настигала кладезь смятений и духовных
буйств.

Все мои женщины, клянусь, были прекрасны: они покорно ждали меня, и
светлая грусть в их глазах была неподдельна, я думал, собрав подле себя
всех своих муз, буду счастливей – я ошибался. Только ты мой козырной туз.

Бетти, ты понимала меня и принимала мои противоречия, говоря: «Я не
боюсь», ты была мудра и красива, и, встретив тебя, я знал: не сбегу, не
спасусь. В бездну сердца твоего окунусь и, проснувшись в твоих объятиях,
буду необъятно счастлив, если на счастье решусь.

Как ты понимаешь, я не решился на счастье с тобой – от того и бешусь.
Быть с тобой не зарекусь, ибо я гораздо меньше того человека, которым
кажусь.

И ни в мужья, ни в добрые други тебе не гожусь.

Я уже стар. Я умирающий, бесцельно проживший жизнь трус, но если есть
Мессия или Иисус, то я молюсь:

Пусть, пусть

Бетти прочитает это письмо, за которое я берусь.

С твоих рук насущный хлеб и вересковый мед – обретают вкус. Ты и ладан,
и мускус, и поцелуй бриза и змеиный укус. Всю жизнь я боялся быть с
тобой и сейчас, признаться, боюсь. Я умираю, любимая, но борюсь,

Пока борюсь.

Когда мы встретились, я не подумал бы, что на целую жизнь в тебя
влюблюсь.

Заезженная пластинка, черный проектор, дельта блюз, ты облилась вином,
а я смеюсь. Небо, полное звезд, и я безвозмездно тебе отдаюсь. Нет, ни на
кого в жизни не обижался, а вот на тебя и себя – безумно злюсь…

Я умираю, любимая, умираю, дописывая это письмо. Как жаль, что я не
стал для тебя чем-то большим, чем набором букв, с которыми я вскоре
сольюсь.

В этих строчках мое тебе покаяние.
Я буду любить тебя, даже когда вознесусь».

Марсель написал письмо. Его морщинистые пальцы выводили буквы,
словно каждая из них – произведение каллиграфических искусств. Он
писал нервно и суетливо, слышал шелест бумаги и дров в камине хруст,
Марсель знал, времени осталось мало, и ему необходимо было поскорей
избавиться от слов, что на сердце его – тяжкий груз.

Марсель умер. Его сгубила старость или неведомая хворь, что тяжелее
всяких обуз…

Бетти читала письмо и на строчке: «С твоих рук насущный хлеб и
вересковый мед – обретают вкус», поняла, что сердце ее объяла
вселенская грусть, сонмы памяти стяжали ее старческую грудь. Читая
письмо, она шептала: «Не умирай, останься, позволь я еще хотя бы раз к
тебе прижмусь».

Но даже любовь не возвращает с того света тех, у кого более не
прощупывается пульс…

И теперь

Слова из письма,

Каждую ночь

Бетти будет выплакивать

Наизусть…

Ты говоришь: Человек человеку – волк, варвар, черная дыра и полость.
Человек человеку долг, злодей, смрада кладезь, вопиющая подлость!
Человек человеку – враг, горный отрог зловещий, безысходность!
На время вещь и ртутная помесь.

Нет! – Я тебе кричу: человек человеку – друг, брат и совесть. Человек
человеку – музыка, тишина и повесть. Теплая обитель, родной дом,
невесомость.

Ты говоришь: Человек человеку – сплетня, вражда и пошлость. Человек
к человеку лишь от того испытывает интерес и склонность – лишь бы не
остаться одному – такова реальность.

Нет! – Я тебе кричу: человек человеку океан, откровение, кротость.
Человек человеку – милосердие, добро, беспечность и

Возможность.

Человек человеку – нежность, аргумент, мудрость и непреложность.
Человек человеку – постоянство, теплый ветер, таинство, постичь,
которое – величайшее счастье и, одновременно, сложность. Человек
человеку – чувство, дружба,