Евгений Кулькин - Воскресят меня стихи. Том третий

Пловчиха иль русалка ты,
Пока понять никто не в силе.
И проступают в водной пыли
Полузабытые черты.

А может, то полузабыт
Был я.
А ты,
Как прежде,
Вдиве,
Еще не знавшая,
Что быт –
Единственный твой враг в заплыве.

На водной глади письмена
Ты сотворяешь по привычке.
И гаснет взор,
Как гаснут спички,
Когда целует их
Волна…

Зачем я сердцем не поник,
Когда какой-то снулый дядя
В глаза мне, словно в душу глядя,
Сказал беспечно: «Эй, старик!»

Мной зыкнулось через плечо.
Но никого я не увидел,
Стоящего за мной.
С обидой
Я с ним заспорил горячо:

«Ведь тот, – сказал ему, – старик,
Кто в этом мире неприкаян,
Кто чувствами не перекален
С душою, выдутой на крик…»

Ее глаза, как два агата,
Смотрели с преданностью той,
Какой глядят вослед солдату,
Что не воротится домой.

И под ее библейским взором,
Способным камень обаять,
Я уходил домой с позором,
Чтоб век свободы не видать.

Я клялся всем, чем только можно,
Я изнурял себя тоской.
Ну а ее любил безбожно
Какой-то парень городской.

Он ей дарил мои сирени,
И травы с моего двора
Им горько путали колени
В те голубые вечера.

А я по горнице метался,
А я – не знаю что – творил.
Пока однажды не признался
Ей горько, что ее любил.

Она надменно усмехнулась,
Потом тихонько повернулась,
Сказав, что нам не по пути.
И по-колодезному гулко
Добавила из переулка:
– Ты уж прости,
Но подрасти.

И в ту же ночь, себе на зависть,
Мне сон пришел при смене дня,
В каком она в ногах валялась,
Моля прощенья у меня.

Откуда нагорная черная бредь?
И никнут седые туманы откуда?
Мне легче терять то, что нужно иметь
Для шика и блуда.
Я всех огорченных не мною прощу.
Но мне никогда ничего не простится.
Я – птица.
Живу я бездомнее птицы
И в этом пределе бездумно гощу.

Я себя стремя стремил,
Как стрела летя
В ту страну,
Где разум жил,
Тешась,
Как дитя.

Где все зналось наперед,
Где все чтилось в лад,
Где отчаянный народ
Был всем благам рад.

Где нежданная стезя
Не вела в тупик,
Где любой, свой крест неся,
Был, как Бог, велик…

Стыдись, что станешь непонятным
Тому, кто слово ждет твое.
Ведь даже ветер шепчет внятно
Листве про бренное житье.

Что даже робкий ручеишка,
Как тишь проклюнувший птенец,
Вдруг зарокочет из затишка,
Как оброненный бубенец.

Что даже липа в первоцвете,
Что ошалела от пчелы,
Безумьем одичалым светит
В глаза нечаянной совы.

А ты, пустив в стихи тумана,
Блукаешь сам средь грешных див,
И жизнь без лести и обмана
В одних мечтах изобразив.

А ветер ветренен и шумен,
И мил ручей,
И ночь тиха,
И первый поцелуй безумен,
Как пламень дерзкого стиха…

В непостижении людском,
В каком не важно было веке,
Я плыл, неведомым влеком,
К всеощущенью человека.

Я плыл,
Я был,
Я должен быть.
Явить,
Язвить
Ту злую явость,
Чтоб мне простилась
Захудалость,
Воспринятая
За прыть…

Ночь истлевает,
Но суров фитиль.
Он продлевает
Мглу на тыщу миль.

Безмолвьем дышит
Старый океан.
И топка пышет,
И механик пьян.

Он льет до склени,
Хая весь народ.
Ведь вновь форштевень
Столкновенья ждет.

Подзеркальник,
Подзеркальник,
Слоников беспечный ряд.
Их какой-то позаранник
Будит много лет подряд.
И толкает увлеченно
В неминучую грозу,
Чтоб шагали обреченно,
Унося твою красу…

Что-то пропадало,
Находилось,
Чтилось в чтиве,
Снова пропадало.
Словно сила некая резвилась,
Чтобы мне как можно горше стало.

И когда я все собрал тетради
Воедино,
То отметил сходство:
У стихов –
Ни спереди, ни сзади –
Сиротство.