Сергей Васильев - Матушка-река

Гуси пасутся в луже – клекочут злобно и гордо,
Взгляд от стола поднимешь – в окошке свинячья морда.
Голова с похмелья трещит, как арбуз,
а вместо микстуры —
Фонд золотой отечественной литературы.

На мертвых деревах трещат трещотки,
История припудривает щеки,
Чтоб не кровавой, а румяной стать,
Чтоб пошептаться о своем кумире:
Воюя, сладко говорить о мире —
Так можно и от Бога не устать!

А Троя что – подумаешь, Патрокл,
Который, в общем, никого не трогал,
Ахилла окромя – такая жесть!
И не было, кроме Афины, знака.
Но Русь тогда ведь вздрогнула, однако,
При цифре тыща сто восемьдесят шесть.

Лишь при Петре, живом, но неуклюжем,
Мы перестали вдруг ходить по лужам
И стали строить наши корабли,
Потребностям вселенским потакая,
И жизнь пошла веселая такая,
Что люди засияли, как рубли.

Россия выползла тогда из мрака —
Так нищий выползает из барака —
Мастеровым спасибо за труды.
Трудились так, что небу было жарко!
Бояр вот только мне немножко жалко —
Ну, как боярину без бороды!

Вернемся в Трою. Там ведь бородатых,
Веселых и не нищих, но поддатых
Не меньше, чем в России. Но скажи,
Зачем лукавить и зачем злословить, —
Мы не изменим ни добро, ни зло ведь,
Живя всегда без правды и без лжи.

Закроем тему и пройдемся строем
По набережной и в асфальт зароем
Печаль и песню дружную споем:
«Мы наш, мы новый странный мир построим!»,
В котором всяк окажется героем.
Которому не страшен водоем.

Кто он тебе, протопоп Аввакум,
Пронзивший двуперстьем мрак?
Он не брат тебе и даже не кум
И даже смерти не враг.

И не надо жизнь огнем опалять —
Слишком сны о стране длинны.
Но когда плывет эта «внешняя блядь»,
Мы все в нее влюблены.

Не о шлюхе позорной речь, о луне
И прочих светилах небесных,
Омрачающих душу нашу вдвойне
И стыдящихся речей отвесных.

Вот две дырки в твоей голове,
Вот следы чеченского схрона,
Вот драхма, сверкающая в траве,
Но нигде не найдешь Харона.

И поэтому счастия не проси
Ни у крыс, ни у мышек летучих:
Все будет солнечно на Руси,
Утонувшей в дремучих тучах.

Будут волосы твои светлее льна,
О Руси будет светлой дума.
И по-прежнему будет плыть луна
Над двуперстием Аввакума.

Опять пошли сплошные Фермопилы,
Эгейское море не перейдешь ведь вброд.
Взяться б теперь за топоры да вилы,
Да некому – обмельчал народ.

Персы – народ, конечно, хороший,
Но куда лучше царь Леонид.
Пусть давно укрыт он смертной порошей,
Но голова от него до сих пор звенит.

И как Господу ни груби ты,
Как ни цель мою душу влет —
Все они будут разбиты,
Как этот персидский флот.

Все пройдет: и горечь земли корявой,
И румяность твоих ланит.
Но в памяти, иногда дырявой,
Останется царь Леонид.

Славянский бог смешон и волосат,
Его ступни босые в белой глине,
Нахмурившись, он грозно входит в сад
И губы свои пачкает в малине.

Над ним летают бабочки, жуки,
Стрекозы, комары и тварь иная.
Поодаль косят сено мужики,
Поскрипывает грубо ось земная.

Славянский бог глядит на свой живот
И нежно гладит ствол кудрявой вишни.
В нем бог другой, наверное, живет,
Но все эти подробности излишни.

На дне колодца плавает звезда,
Пытаясь робкой рыбкой притвориться.
Славянский бог уходит в никуда,
Чтоб в небесах глубоких раствориться.

В России то пьют, то спят что зимой, что летом,
Штольцу тут нечего делать, и не по летам
Ему образумить Обломова, чей обломок
Отыщет в траве внезапный его потомок.

Немец есть немец, а русской душе противно
Лезть за рубеж, где полно невозможных див. Но
Не отыщешь женщин, на подвиг простой способных, —
Любящих, нежных, работоспособных.

Пусть немцы делают свои дела,
а русские женщины пусть рожают,
Они ж никому при этом не угрожают.
Они несут белоснежное полотенце,
Чтоб завернуть в него радостного младенца.