Игорь Шахин - Ангелы живут в аду

Тут же всегда на тележках с маленькими колесиками подпрыгивали на руках инвалиды в выгоревших гимнастерках и вступали в перебранки со всеми подряд, исключая разве что дурачка Додю, навязывали невольным покупателям самодельные открытки, на которых были разные поздравления, пожелания, но одни и те же лица: чернявый мужчина с блестящей от бриолина прической и белокурая кудрявая девица – немка, считали мы.

Я все не мог понять, где эти уроды достали себе настоящие гимнастерки, а некоторые даже и медали. Спрашивал у отца, но он уходил от объяснений. Он вообще мало что рассказывал о войне. Одно только и твердил «об этом не расскажешь». Показывал на полки книг, попавшие к нам от опального деда, бывшего до войны в Карлаге, певшего когда-то с «самим Шаляпиным», и советовал: «Читай. Постигай сам».

Инвалиды и цыгане со временем куда-то исчезли. Поселок отгородили от Волги высокой земляной дамбой, а нас уже никогда больше в половодье не затапливало. Вместе с разливами ушло детство. Мы закончили школу. И тут удивил Черепанов. Как-то прибегает к нам Звонарев, сует почитать районную газету, а в ней большая статья о его отце, какой он интересный человек, отличный руководитель автобазы, как его водители славно поработали на обваловании поселка и прилегающих к нему полей. И подпись «нештатный кор. П. Черепанов».

Я удивился не статье, а тому, почему в газете печатается Черепанов, а не Звонарев, который все школьные годы занимал призовые места в районных литературных олимпиадах. Неудобно писать о собственном отце? Но почему же! Кто как не сын знает своего отца…

Мой отец прочел статью несколько раз, отложил газету, уставился в пол и стал тереть виски кончиками пальцев. Это всегда говорило о его сильной взволнованности, о внутренних противоречиях, неразрешимом конфликте.

Так же, я помню, он сидел долго-долго, когда сообщили о смерти Сталина. Мать плакала навзрыд, а он, ничего не делая, сидел себе и сидел, только вот виски и тер…

Возвращая газету Звонареву, он спросил: «Тебе нравится то, что написал именно твой друг или то, что красиво написано о твоем отце?»

Может быть, он спросил как-то по-другому, но суть вопроса запомнилась, потому что, когда Звонарев сказал, что понравилось то, как написано, отец отчеканил: «По отношению к тебе твой друг поступил по-людски, а вот по отношению к таким, как я, по-божески. Это две большие разницы».

Мы были озадачены, но никаких объяснений сказанному не услышали.

Потом вокруг статьи возникли разные толки, разговоры, но никакого опровержения в газете не появилось, и все так и угасло, если не считать того, что Звонарев потом именно из-за размолвки с отцом уехал из дома навсегда и не появлялся, пока тот не умер. После чего Звонарев все свои отпуска проводил только у матери: копал, поливал, ремонтировал, перестраивал. Да мало ли каких дел наберется в хозяйстве…

То, что он уехал именно из-за конфликта с отцом, я вычислил самостоятельно – это тогда, когда с упоением готовил кандидатскую диссертацию. Ее название непосвященному мало о чем может сказать, суть же ее заключается в том, что я попытался объяснить мотивы поступков взрослых, исходя из того, как их характер формировался в детстве.

Проще говоря, у меня не было никакого сомнения в том, что познакомиться близко с самим собой человек может чудесным образом, если как следует вспомнит свое детство.

Но кто помнит себя в три года? Так, кое-что… Чуть больше нам отмеряет память из нашего пяти-шестилетнего периода. А дальше? Дальше основы характера уже заложены, а как до них докопаться? Родители расскажут? Не расскажут, а если и попробуют это сделать, то обязательно исказят, не имея даже дурного умысла ввести в заблуждение. Не у каждого такая память, чтобы в ней «калоши вязли».

Когда я принялся за диссертацию, то чуть ли ни дневал и ночевал со своими бывшими одноклассниками. Черепанов общению со мной был всегда рад, он вообще являл собой образец общительности, а вот со Звонаревым было посложнее. Нет, бирюком он не был, напротив, где только он себя не пробовал – и спорт, и театр, и кино-фотолюбительство, и литературный кружок… Легко, казалось бы, жил, свысока и надменно посматривая на окружающих, но эта легкость скрывала под собой его состояние неуверенности в себе, чувство одиночества, непонятости, обособленности.

Кто часто с ним общался, считал, что Звонарев из тех, кто «подолгу держит у порога». Вот, мол, стоит одинокий, знающий что-то значительное человек и почему-то не хочет пустить туда, за дверь. А двери никакой и не было. Вот он, перед нами, как на ладони, законченный эгоцентрик.