Игорь Шахин - Ангелы живут в аду

Впрочем, у меня нет намерения в своих объяснениях рассыпаться бисером перед кем бы то ни было. С тех пор, как в моей семье поселилась смерть, единственным мерилом нравственности моих поступков стали жена и сын… А если говорить о сравнении, которое пришло мне в голову в тот момент, когда Ярый одним длинным движением острейшего ножа вспорол осетру живот, то он словно бы расстегнул пластмассовую молнию спортивной куртки, такой был звук.

И я увидел икру. В первый раз – именно вот так, со стороны, спустя много лет после того, когда сам вот так же вспарывал. В детстве мы не знали, что осетр – это древнейший из жителей планеты, что мы соприкасались почти что с вечностью, истребляли ее частицы. Впрочем, истребляли, чтобы жить, а не делать на этом капитал.

Мать рассказывала, как я годовалым ребенком ползал по столу, искал пальчиком крошки хлеба или картошки и бережно отправлял их в рот. Это было единственной моей игрой в то время. Отец, инструктор райкома партии, пропадавший сутками на строительстве поливных каналов для тогда еще солончаковых полей, пришел как-то рано и застал меня за этим занятием, долго смотрел в пол, чем напугал мать, а затем пошел к отцу Ярового и поехал с ним на ночную рыбалку… Может быть, именно с той поры меня подташнивает даже от одного вида черной икры. Я объелся и чуть не умер.

Больше отец на рыбалку не ездил, но мать Ярового с того раза стала частенько к нам забегать и всегда подсовывала кусок вареного судака или пирог с рыбой и капустой. Наши матери подружились, поэтому, наверное, и мы, дети, почти не расставались. Уже будучи подростком, в который раз выслушивая историю о поисках крошек, я задумывался над тем, почему отец в тот голодный сорок восьмой год пошел к отцу Ярового, а не к Звонаревым или Черепановым? Все Яровые – и отец, и его братья, и его старшие сыновья – слыли отчаянными хулиганами: чуть что, они затевали потасовку с любыми, как считали они, обидчиками. Сестры Яровые хулиганили словами и ногтями… Вспыльчивость – их семейная черта. И хотя они и промышляли красной рыбой, но, как рассуждали поселковые, «ни кола, ни двора» у них не было.

А Звонаревы и Черепановы жили в достатке. Почему бы отцу не пойти к ним? Да и воевали они с моим отцом в одной, кажется, авиационной части. Во всяком случае, Черепанов-старший как-то на рыбалке на эту совместную службу намекал. И все же к ним отец не пошел. Ответа на этот вопрос не находил, да и понятно почему: мне казалось, что достаток в их семьях был всегда. У меня даже не возникало мысли, что в их домах могло бы и не быть так богато, как было. Думалось и мечталось о том, чтобы и моего отца, а значит и меня, возили на машине и чтобы нам сделали большой каменный дом, а в огороде проложили бетонированные дорожки, по которым легко бегать в уборную во время засыпающей все вокруг метельной зимы или в дни чавкающей грязью осени… Впрочем, у Черепановых даже туалет был не на улице.

Хотелось, чтобы наш дом стоял так же близко ко всему-всякому, как и у них. Особенно об этом мечталось, когда меня посылали на базар за сечкой для кур. Два километра от базара домой казались самой длинной дорогой в мире. Мешок с двадцатью килограммами зерна был моим ненавистным, могущественным хозяином. Он вывихивал мне шею, поочередно – плечи, выдергивал из суставов руки, когда уже перед самым домом я, покачиваясь от усталости, волок его по земле. Но потом, уже дома, глядя на эту округлую тушку зерна, я ощущал себя героем, победителем.

До школы тоже далеко. Весной и осенью особенно было несладко. Сапоги так и норовили слезть с ног и остаться навсегда в липкой глине бывшего древнего хвалынского моря. Но зато их дома не заливало во время весеннего паводка. А я забрасывал удочки прямо с крыльца. И еще: когда сходила полая вода, то неподалеку от нашего дома, в большой зеленой низине, разбивал шатры цыганский табор, и здесь собирались поселковые – и взрослые, и мы, пацаны. Отцы Звонарева и Черепанова никогда сюда не ходили. И не только они. Тот, кто мог съездить в город и купить там плотницкий инструмент или тяпки, вилы, лопаты для огорода – имели на то деньги, – никогда ничего не заказывали у цыганского кузнеца.

Но пацаны бывали возле горна все, это точно. Цыган за считанные минуты у нас на глазах из ржавого прута сооружал два-три маленьких ножика и отдавал нам за десяток помидоров или каких-нибудь фруктов. И еще давал покачать кожаный мех горна, воздух дул на почти белые от огня угли и среди них краснели, а потом и белели наши железные прутья.