Марина Кацуба - Июнь

Если я – тот цветок, у которого пыль
Слаще меда и мельче речного песка,
Не суди меня строго, не рви меня впрок.
Отпускай меня сердцем. Цвести отпускай.
Аромат мой густой, на восток, на рассвет.
Лепесток бел, как снег, и в рассвет, и в восток.
Меня губит твой страх, меня греет твой смех.
Я – хрупка. Так хрупка. Я всего лишь цветок.

Осень сквозит в тенях: красным лист плавит.
Отковырять с поверхности дня память.
Жадно вдыхать финал, как больной астмой:
Зелень и синева, и твоя праздность.
Тени вокруг воды и в листве шелест.
Бросить бы этот стих, да в груди ще́мит.
Осень уже легла на язык фразой.
Спи, как в последний раз, провожай август.

Не губи меня
У заката золота две горсти.
Мчатся птицы вниз.
Не губи меня, захоти
Меня исцелить.

И я приму в тебе жизнь и смерть,
Стук об бубен лет.
Не губи меня, разумей
Меня уберечь.

Ночь приходит в дом и слова
Мои мнет в тенях.
Я тебя исцелю сама.
Только верь в меня.

В полнолуние тени быстрее ползут на дом,
Становясь все причудливей, словно возня калек.
И, устав лицемерить, он ложится в ее подол.
Облака продлевают ночь на несколько лет.
Чтобы тьма ухватилась за каждый угол ее локтя.
Чтобы серого шороха было вдоволь поразмышлять.
Облака продлевают ночь и летят, летят…
Мимо мирных снов, над верхушками пьяных шляп.
Она любит его так долго, что Петербург
Пропустил это в классику к Блоку и к фонарям.
Он звонится в звонок. Она думает: «Не смогу»,
Как и все моряки, уходя навсегда в моря.
А потом она мнет его волосы и пиджак.
И квартира пьяна. И писк во дворе котят
Режет сердце похлеще времени и ножа.
Облака продлевают ночь и летят, летят.

Без подола платьем распорота,
Рифмы ровно на поезд хватит.
Я жду встречи с новым городом.
Новый город – новое платье.
Вечер дурит, чужой и говор, и
Вокзал шевелится – осьминог.
Сколько душ у этого города?
Сколько песен, смертей, дорог?
Паровоз загудит, закрутит
К одаренным или бездарным,
Новый город – новые люди.
Новый опыт, да только я – старая.
В новом воздухе, в новом платье я.
На случайных нотах хмельных гитар
Мое слово старится будто патина,
Оседая в разные города.

Просыпаться, чтобы ум натянуть, как панцирь.
Я не вижу ни крыш, ни крылец у зданий.
Мое сердце в горах, в безупречном танце.
И оно не ищет других свиданий.
Мое сердце – волны и чайки, ветер,
Все искало покоя и вышло в горы.
Жизнь идет. В Москве наступает вечер.
Я пою тебе. Я закрываю шторы.

Дребезжащее будь мое, подноготное.
Я запуталась чулками, колготками.
Я, я буду какая угодно я,
Безнадежная и бледная, блеклая.

Родилась я и умру пустой, чистою.
Милый друг, тебе моя исповедь.
Чем бы это дно твое выстелить?
Моей болью и опавшими листьями?

Я пою, в толпу пускаюсь весельями.
И стихи в меня врезаются зеленью.
Только ты все стынешь, осенний мой,
И тот поезд, на который не сели мы.

Там, где родилась заря,
Над кувшинками с осокою,
Ты вчера его зазря
Величала своим соколом.
В крылья ленточки вплела,
Чтоб не сцапали – не сглазили.
Помолилась, обняла.
Два пера упали на́ землю…
Там, где устье у реки,
Где луна из веток выпала.
Он не взял твоей руки.
Улетел. Сердечко выклевал.

Ты назвал меня суженой.
Как же я тебя слушалась,
Цвели сливы да груши нам.
Только мы все разрушили,
Не сложили в дробях.
Если меньше бы злились мы,
То смогли б быть счастливыми.
Дождь над нашими сливами —
Молодой и трусливый, и
Так похож на тебя.

У осени в руках горят листья.
Война все портит сны родным, близким.
А мне уже который год снится:
Подбитой птицей я лечу низко.
И голос в тучах мой сел, стерся,
И крылья каждый раз поднять – мука.
В цвет листьев вдоль ветров горит осень.
А мне уже который год – сон в руку.