Марина Кацуба - Июнь

Он плавит закат горячий
И смех мой жует, как праздник.
Но скоро уйдет, не мальчик,
Чтоб от любви застрять здесь.

Он бросит меня у окон
Пьяных соседей хаять,
Ласково одинокой
Женщиной со стихами.

Или ты мне никто, или вера твоя не о том
(оттого недостаточно слов, недостаточно стен в разговоре)?
Или ты мой последний троллейбус, последний глоток,
О который, прощаясь с волной, разбивается море?

Или ты моя весть о войне между тайнами стран,
Или ты мои плотники (выше и выше стропила)?
Или ты моя ночь без конца, моя ночь без костра,
О которую, гневно звеня, затупляются пилы?

Или ты моя суть, моя сеть, моя стать, моя сталь,
Или ты лишь колдун, раздвигающий тучи руками?
Кто б ты ни был, гляди – я читаю с листа
Твой портрет… пропустившими правду стихами.

Солнце печет и печет, во всю свою удаль.
Эй, звездочет, я забираю тебя вовнутрь.
В этой жаре выпей, как воду, мои ключицы,
Видишь в поребрик тени сложили птицы.
И не летят: въелись глазами в губы и в сухожилия.
Лето взатяг: жажда жары и жизни.

Солнце падает жаром в скулы, в дверной проем.
Полдень полутонами, тени и шепот – тайна.
Твои волосы пахнут сахаром и углем,
И я готова гореть или сладко в тебе растаять.
Не предвидится ветра и спешки в ходу часов,
Не скрипит и паркет, бездельем в сердце ранен.
Я смотрю на твой рот, и явь переходит в сон.
Сон летит в облака и кру́жится над дворами.
За деревьями, если из кухни глядеть в окно,
Точно тихо поют колдуны и им подпевают ведьмы.
Солнце падает жаром в скулы, в сплетение ног…
А мне бы сахаром таять или в угли сгореть бы.

Лечь на спину, рассыпаться по простыне —
Серебряными капельками в ртуть.
Лечь на спину, не лезть к тебе с вопросами,
Как взрослая, немедленно заснуть.

Немедленно, пока слова не скомкали
Случайный пазл спутанных волос,
Пока мечта не ссыпалась осколками
В очередной бессмысленный вопрос.

Заснуть, дрожа, расшатывая плоскости.
Стать в твоем прошлом светлой полосой,
Спасти от своей ловкости и ломкости —
Серебряными капельками в сон.

Какая мелочь: ветра́ в июле,
Москва сжимает в горячих лапах.
Мы не проснулись и не заснули.
Мы – просто ветер. Смеяться, плакать,
Забыть в такси ленинградский ливень,
Печаль, табак и чужие спички.
Я сладко маюсь в пустой квартире.
И это слишком для истерички.

Круг можно вписать в ромб.
Я пью тебя игрой губ.
И мой тугой, цветной гул
Рвется одной из бомб.

Ромб можно вписать в круг.
Я бьюсь в тебя – в крутой грунт.
Это большой и больной труд:
Так полюбить вдруг.

Давай предрассветный гимн. Давай я – твой попугай.
Давай навсегда сгорим. А угли зальет Нева.
Не смей, не звони в такси. Не смей, не смотри в часы.
Давай из последних сил: дурные, хмельные псы.
И туча чулком рассвет, как бабочку школьник, – шлеп!
Давай я как твой сосед по парте. Как кашалот,
Сожру твою грусть, давай? Сожру твою боль, давай?
Что утром, что голова? Танцуем. Плевать. Плевать.

Хмель Петербурга летнего – сплошь клише.
Томно, с вином.
Только успей в блокнот.
Жанр стиха – нарочитое Фаберже:
Полночь, смеркается. Он заказал ром:
Ищет простых истин.
А в новой жизни
Станет за пьянство, как многие, комаром.
Я где-то рядом, классический рядовой
Сонных ночных баров.
Я не пропала.
И вчера попала после всего домой.
Нам бы держаться за руки, чтоб рассвету
Быть не таким дурным.
Но сквозь табачный дым
Я не увижу лица его. Я закажу просекко.

Прежде – чушь да салочки,
Нынче – муж для галочки.
Накаталась, мать, возишь саночки.
Прежде – петь романчики,
Нынче – медь в карманчики,
Но все также врут твои мальчики.
Прежде – пиво, булочки,
Нынче – криво, улочкой
Чешешь к дому уставшей дурочкой.