Никита Самохин - Заряница

Растеклось на востоке утро,
Первым светом смывая тьму,
Как пшеничный сноп златокудро,
Зреет в юном сквозном дыму.

Но зорюют еще раины [1] Раина – тополь.
В сладкой вязи последних снов,
И ковыль не поднял седины,
Чтоб узреть молодую новь.

Только сны не в ладу со мною,
Лишь порою мирит нас хворь.
Не прощалась она с луною
В предвкушенье медовых зорь.

Дремлет ветр. Недвижна занавеска.
Дремлет степь в удушливом плену.
Только россыпь мертвенного блеска
Травит душу пыльному окну.

Расползлось по хутору томленье,
Смазав марью шлях и курени.
И луна, обласканная ленью,
Улеглась на хрусткие плетни.

Тает ночка в куреве прозрачном.
Знать, к утру не сгинет пелена,
И зарю с безмолвьем буерачным
Мне встречать у пыльного окна.

Пригорюнилась ракита.
Пряди ластятся к земле,
И бурьян ворчит сердито,
Вторя киснущей ветле.

Нет пичужьей канители.
Дрема кутает поля,
Точно гнезда опустели
В кудлах сонного былья.

Лишь меня прищур заката
Не влечет в глубины сна,
Чтоб душа быльем лохматым
Наслаждалась дотемна.

Забрели туманы на заре в Задонье,
Расползлись устало по тиши степной,
И теперь сквозь дымку я гляжу спросонья,
Как горюет ива у реки парной.

Не всплакнуло небо заряницей жгучей,
Хоть над степью звезды мрели до утра,
Лишь набухли громом над станицей тучи
Да к земле приникла душная хандра.

Где ж ты бродишь, ветер —
странник поднебесья?
Убери паморок [2] Паморок – пасмурная, сырая погода. с глаз моих долой,
И взметнется пламя над тоской безлесья,
Чтоб спустя мгновенья снова стать золой.

Давно наскучила зима,
И календарь пробит капелью,
Но хладносердные дома,
Привороженные метелью,
Прощаться с Марой [3] Мара (Марена) – в славянской культуре богиня зимы. не спешат,
Давно к ее примерзнув трону,
И, каждой льдинкой дорожа,
Надежно держат оборону,
Забыв мелодию тепла.
И мы с тобою позабыли,
Как свеж глоток апрельской пыли,
Когда звонят колокола
В сердцах из хрупкого стекла.

Я сорву с небес васильковых
Жгучий свет и сплетенье ветров,
И потоки вод родниковых
Камнем грянутся в пекло костров.

Я сорву с небес чужедальных
Сирых звезд леденящий огонь
И покой чертогов хрустальных,
Только молви, подставив ладонь.

Застыл ноябрь за окном,
Уснув на листьях мутной лужей.
Но снег живет грядущей стужей
И спеет в небе ледяном.

Теперь ему недолго ждать
Отрад в объятии сердечном
Земли, а после в танце млечном
Кружиться, тлеть и трепетать.

Коснулась кисть забытого холста,
Скользит заря теплом по окоему,
И нерадиво тает пустота
В моей душе, как утренняя дрема.

Теперь спалит рассвет в своем огне
Вчерашней книги прожитые главы,
И расползется медленно по мне
Твоей рукой начертанная лава.

Мне сон приветный отмыкает
Келейные врата
Туда, где сила колдовская
Душою принята.

Там то, что вечно явь скрывает,
Душа покажет мне,
Покуда нить сторожевая
Доверена луне.

Но лишь заря укусит морок
И вздрогнет горизонт,
Как сгинет звезд прилунный ворох
И чутким станет сон.

А я растаю в хищной лаве,
Покинув ключаря,
Чтоб ждать, когда на склоне яви
Покажется заря.

Не забывать – печальная отрада,
Но позабыть немыслимо уже.
И вязнет смог в проулках Ленинграда,
Как пустота в мятущейся душе.

Не расцветет в казачьем сердце клевер,
Прошла пора, как с белых яблонь дым,
Но душит сном и ныне черствый север,
Являя встречу с городом седым.