Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество

Есть в человеке странная черта…
Коль подошел к горе, то непременно
Карабкаться начнет по крутосклону
Без всякой цели. Так же без нужды
Он спустится в расщелину, в которой
Поток клокочет, камни превращая
В песок, а белый свет в летучих
Мышей, холодных, липких, как листва,
Осклизло почерневшая в предзимье.
Он, человек, над бездною повиснет,
А повисев минуту иль подольше,
Полезет по скале, рискуя жизнью.
Там, наверху, с усмешкой его спросят:
«Ну, расскажи, чего ты видел, слышал?
Зачем ты в сатанинскую утробу
Попер, не пожалев своей башки?»
Он как бы в оправданье кинет взглядом
В глубь беспросветную и тихо покачает
Он головою, пестрой от седин,
Заложит руки за спину, пойдет
Спокойно, будто по лужайке ровной,
Неимоверно узкою тропой,
Нависшей над неведомою бездной.

Усохла, постарела,
Глядит на небеса.
На ветку птица села,
Встревоженно пропела.
Сронилася слеза.

Дороги нет обратной.
Она и не нужна:
Распахнут вход «парадный»,
Ждут ангелов отряды —
Их заповедь красна:

Доставить душу к Богу,
Лишь встанет на крыло.
Еще… еще немного…
Торжественно и строго…
Но вовсе не прошло…

Ночной грозы двоякий смысл:
До смерти напугать,
Потом святой водицей смыть
Страх… силушку отдать…
Мать кротко молится в углу.
Попрятала детей.
Слова роняет: «Не смогу…
Меня, Господь, убей…»
В огне выныривает муж
Портретом на стене.
Он сгиб от лихоманских стуж
Судьбы. Не на войне.
В его глазах болит вина.
Ей, бабе, тяжело,
Ей не помочь. Страшна стена.
Быльем все поросло.
Но вот и отлегло…
Она с коленей поднялась
И подошла к окну.
Шел дождь, отрадою светясь.
Так шел и в старину.
Засуха смыта. Будет рожь,
Картошка, огурцы.
Покойно спят (их не тревожь!)
Кровинки-огольцы.

Мои хуторяне-ровесники
(Несладкой была у них казнь!),
Кто раньше, кто позже на местном
Кладбище рядком улеглись.
Иду от могилы к могиле
С печально склоненной главой:
Владимир, Дмитрий,
Василий,
Вставайте, идемте со мной
На берег покойной Паники,
Бутылку вина разопьем
И весело юность окликнем
И скажем, что мы… не умрем!

Нет хутора. Только кладбище,
Обочь худосочный туман.
Никто никого здесь не ищет,
Не кличет Марию Иван.
Давно их следы запропали
На гребне истаявших лет.
Предзимья прогорклые дали
Зазастил бурьяна скелет.
Сиротство, звериные крики.
Блуждающий ветер подул.
Явись в Поднебесии Ликом
Мать Божья – Сияние Дум,
Развей горевое ненастье,
Верни мне родимых людей:
Марию, Ивана, Настасью…
Их не было в жизни добрей!
Затопят дровами пригрубок
И свечку зажгут в уголке,
Промолвят их тихие губы
О тех, кто давно вдалеке
О родине малой скучают
Иль вовсе забыли ее.
…Никто меня здесь не встречает
И в избу с собой не ведет.
Кресты. Да могилы. Да чичер.
Один я на мерклой меже.
И плачет округа по-сычьи.
Как странно, как страшно душе!
Чертой разделены запретной:
Я – тут… Там – подруги,
друзья.
Я их окликаю. Но тщетно.
Зовут они дружно меня.

Всех земля принимает с любовью,
Прижимает к груди, бережет
Под своим неветшающим кровом
И за это ничто не берет,
Кто бы ни был – аскет, алкоголик,
Божий праведник, вор, ловелас.
Вот поэтому солнышко в поле
И вьюнком оплетен перелаз,
А в небесной поет благодати
Жаворонок… О чем он поет?
О почивших друзьях и о брате,
И о тех, чей уж близок черед.
Я его понимаю без грусти,
Без ущербности слез и тоски.
Обнимаю, прощаясь по-русски,
Гати, стежки, кусты, бугорки.
И меня она примет, землица,
И с любовью прижмет ко груди,
Будут ясные звезды светиться,
Чтоб душа не блуждала в пути,
Чтоб она прямо к Богу летела,
Ощущая дыханье Небес,
И желала… кого-то жалела,
Веря в сбыточность тайных чудес,
Тех, которые спрятаны в сердце:
Кто ушел – он вернется опять
С тою высшей, счастливою верой:
Никогда никого не терять!

Плохая весть пришла вчера:
Мой друг последний помирает
И что меня он приглашает —
Ждет на колодке у двора.
Последний друг, дождись… Уже
Я еду, я бегу, хромая,
Кого-то сбивчиво ругая
И плача, потаясь, в душе.
А кто, а кто же виноват,
Что хутор опустел до срока,
Что мать немыслимо далеко
И далеко мой старший брат.
Кладбище приютило всех,
Кто был соседом, сватом, кумом.
Во времени крутом и грубом
Исполнился великий грех.
Упали в сумрак небеса,
Померкли звезды и окошки.
И друга моего гармошка
Забыла трели-голоса.
А вот и он… Мы обнялись.
Чуть слышно он сказал: «И ладно…»
И будто в нос ударил ладан —
Вздохнул он: «Пролетела жизнь…»
И попросил: «Налей винца,
Помянем скорбную Донщину,
Жить не смогла наполовину,
Казачьи смолкнули сердца.
А ты с недельку погостюй,
По родненьким местам походишь,
А там, даст Бог, и похоронишь
Меня… Прошу тебя, разуй,
Хочу землицу ощутить,
Ее тепло навек запомнить,
И душу радостью заполнить,
Чтоб об утратах не тужить…»