Виктор Ростокин - Ожидаемое забвение

Как жизнью нам распорядиться?
Она – ни деньги, ни вино,
Она то на куски дробится,
То – высь, то – сумрачное дно.
Ее ты взором не окинешь
И не окликнешь невзначай.
Пред ней смиренно ты поникнешь,
Она ж – сурово: «Не играй!»
Нет для нее земных законов,
Запретов, всяческих преград.
Ее не выставишь иконой,
Разочарован или рад
Ты ею – вида не покажет,
А словно мимо норовит
Незримо проскользнуть. Не скажет,
Что беспокоит и болит.
Она – явление? Стихия?
Иль призрак странный? Тишина.
Но в будни светлые ль, лихие
Такая (видит Бог!) одна.

Где найти спасенье от жены,
От квартиры скверной, от соседей,
От студено-ветреной страны,
Что о чем-то непотребном бредит?
Нет спасенья! Жесткая гроза
Шар земной накрыла – вестник смерти.
Я закрыл ладонями глаза,
Я забыл, кто я, какой я веры,
И дорога, стежки, где ходил,
Растворились. Только ворон старый
Конский череп медленно долбил.
И тянуло кисловато гарью.
Неужели все огонь сожрет?
Неужели так Господь воззлился?
Я прислушался: жена орет,
А сосед Иван опять напился.
А Россия бредит! Но о чем?
Непотребном, что России чуждо.
С поминальной гаснущей свечой
Бездорожьем шляется Иуда.
Вот оторванная голова,
Вот заместо дома головешки.
Вот исконно русские слова
Превращаются в уродцы «Гошкой»!
Бред затихнет. И спадет тоска.
Проплывает что-то мимо окон.
Это что? «Спасенная строка», —
Богу молвит «праведный» Ростокин.

День Рождения Христа.
Снег. Глубинка. «Хата с краю».
Две путаны, три хлыста
В литрбол с утра играют!
Плачет девушка: «Иисус…»
И вторая плачет: «Боже…»
Принимают парни «груз».
Столько, сколько каждый сможет.
Знают, праздник мировой —
Вон колокола вещают!
«За Него! Он – наш Герой!
Землю в Небесах вращает!»
Выпили еще… еще…
Вылезли гуртом на волю.
«Ну-ка, раззудись плечо!»
Визг девчачий: «Сволочь, больно!»
«Золотая молодежь»
Безымянной деревеньки
Не выращивает рожь,
Вечно налитые зенки.
Пропивают кирпичи,
Что остались тут от фермы.
Вот такие куличи!
Самогонка. Мат. И… сперма
«В честь рождения Христа!..»

О, русская простая женщина!
Не обделил Господь красой —
Косою русою саженной
И родниковою душой.
Она воюет и горюет…
Хлеб-соль да каша на столе,
Часок-другой не позорюет:
И вот – опенки в подоле.
И вот жаровня опустела,
И вся накормлена семья.
А это даже не полдела —
Начало суетного дня.
Там впрок копнет она лопатой.
Там – молотком… там – топором…
Поможет мяч надуть ребятам,
Чтобы гоняли за двором.
Повсюду вовремя объявится,
Приложит руки ко всему.
Трудяга. Матушка. Красавица.
Но не расскажет никому
О долюшке своей, о бабьей,
О том, что муженек пропал,
Болезный «наступил на грабли»
И в грязь вонючую упал.
О нем и вспоминать-то тошно,
Не то, что часом сожалеть.
Жизнь загубил вином Тимошка,
По нем давненько плачет плеть!
А кто бы ей вооружился,
Да и пьяньчужку проучил,
И с плетью по Руси пустился,
Во благо не жалея сил!
Видать, нескоро он прибудет,
Заступник. Может, никогда.
А кто же грешников осудит?
Бедой останется беда.
А русская простая женщина,
Свой путь немыслимо крутой
Преодолев в земных мученьях,
Навек останется святой.

Никто не ведает, не знает,
Куда судьба нас приведет.
Послал стрелу, она взлетает…
В каком же месте упадет?

В каком краю, в какой сторонке,
На луг цветочный иль в бурьян?
А ей сробевший взгляд вдогонку
И голос неземной: «Иван!»

Стрелу искать – пустое дело.
Един в дневном кольце мотив:
Душа чтоб плакала и пела,
Судьбу за ветреность простив.

Порой нам жизнь такое преподносит,
Чему названье трудно подыскать,
Беда незримо нападет, подкосит,
Оставит долгой смертью помирать.
Тебя не миновала мета злая,
Несешь свой тайный жребий. Как несет
Огонь священный туча грозовая,
Не ведая, что будет наперед.
Тебе б сходить во храм и помолиться.
Юродивому подарить кольцо.
Потом домой неспешно воротиться,
Прикрыв ладонью бледное лицо.

Меня ругают, что неразговорчив,
Меня ругают: говорю не то.
А кто они? Один – Семен Заморыш,
Другой навроде Забурун Петро.
Я с ними «подружил» за кружкой пива.
Семен – поэт. Петро же – музыкант.
У первого лиловый нос, как слива,
А у второго нос, как в ванной кран.
Но это б ладно… Это все терпимо.
Терпимо то, что пьют они до дна,
И пьют они не за свои, вестимо,
У каждого из них душа черна.
Той чернотой пропитаны их строчки
И звуки песен, как блеянье коз.
Семен орет на маленькую дочку,
Петро-драчун остался без волос.
А я доволен, что неразговорчив
И что порою говорю не то.
Не потому что в слове неразборчив
И наизнанку я надел пальто.
Круги на плесе скоро разойдутся,
И станет гладь зеркальна, как была.
Задумки в мысль единую сомкнутся,
И – белая страница зацвела!
Я мужикам оставил на похмелье,
Мне (понял!) эта чуждая среда.
О, слава Иисусу, что не спелись
И, верно, не споемся никогда.