Василий Макеев - Заплаканная душа

Мне не знать-познать
сердцем завирушным,
Не запрятанным ещё в чёрную кору,
То ли слыть в миру
тюхой равнодушным,
То ль постромки рвать скоком на юру.

Хорошо,
что я возрóс на донской равнине,
А потом уж жизнь пошла
книзу головой.
Зря, что в юности шальной
не пропал на льдине,
Выплыл, чёртов казак,
с гнибкою ветлой.

И теперь таровать я душой не смею —
От звонка —
и взахлёб снова до звонка
Я бы прожил свой век
с любушкой своею,
Да судьба, как узда, видно, коротка.

Кашки не давал языку —
Вышло, что зловредно блея́л,
Грешен: на угрюмом веку
Кашки языку не давал!
Я обрыд жене и родне,
Плачу потаённо навзрыд.
Что-то поломалось во мне,
Коль жене с роднёю обрыд.
По пятам бредёт нищета,
По чужим блукаю садам.
Проношу кусок мимо рта,
Нищета бредёт по пятам.
Старость не даёт шиковать,
Тело забрала в переплёт…
Всё же есть одна благодать:
Старость шиковать не даёт.
От вина мой корень иссяк —
Да ему такая цена!
Как ни бейся лбом о косяк —
Корень мой иссяк от вина.
В душу мне зима забралась,
Холодит с утра до темна,
Пусть вокруг и слякоть и грязь —
Забралась мне в душу зима.

Пора уж поплакать в тепле,
Душевную вызволить слякоть,
Ведь нет ничего на земле —
О чём не поплакать.

Господь, небеса не тряси —
Не манной взбухают колодцы,
Пока в православной Руси
Царят инородцы.

Презревшего спешку дорог
Заради комолых скамеек —
Никто пригласить на порог
Меня уж не смеет.

Слезу промокнув рукавом,
Чтоб сини в глазах не гасила,
Я, мама, идя напролом,
Живу через силу.

Житейские смяли возá,
Не гребостно пить
из копытца…
Сплети мне хоть ты на глаза
Златые ресницы.

Я стану зырянить вприщур
И вновь карагодить упрямо
Средь нехристей и полудур —
Прости меня, мама!

На холоде или в тепле
Из сердца не выветрить слякоть,
И нет никого на земле —
О ком не поплакать.

Тошны порой вертлявые повадки
Властей… Но прочь, покорливость и тлен!
И я, на обе брошенный лопатки,
Приподымаюсь, кажется, с колен.

И я, стыдясь риторики плаксивой,
Во вред России слова не скажу:
Её душа останется красивой
На подступах к любому рубежу.

Мы все во мгле, но нас не мучит голод,
И шапки на затылках не горят.
Есть родина – и хутор мой, и город,
Степняцким духом славный Волгоград.

Во дни начала, детской спозаранкой,
Дав с городьбы казачьей петуха,
Я жил при нём – шершавый,
как изнанка
Порепанного градом лопуха.

Потом в столицу ринулся, в науки,
В расхристанность общажной суеты…
Он ждал меня, наверно, не от скуки,
С Мамаевой взирая высоты.

Кого я чтил, кому я приглянулся —
Теперь в былом, как грёзы наяву…
Мне говорят:
«Васёк, ты лопухнулся,
Когда оставил сытую Москву».

Я не польстил корысти или кушу,
Не выскребал обкусанных сусек,
Зато прикаял страждущую душу
Между великих православных рек.

О, братский Дон,
сплочённый ненадолго,
Меловобелый в жилках красноты!
О ты, в плотинах гибнущая Волга
С остатками бурлацкой красоты!

Вы, небеса, отвыкшие от клика
Высоких птиц и воскликов людей!
И даже ты, пониклая Паника,
Где я купал казачьих лошадей! —

Простите, что немыслимо немолод,
Я рад бы петь, да сам себе не рад.
И ты, и ты прости меня, мой город,
До млечных звёзд
протяжный Волгоград.

– Хватайте жизнь за мягкие места! —
Глаголят хваты, напрягая жилы.
Увы, до упокойного креста
Мне мягких мест судьба не подложила.

Зарницы детства вижу наяву,
Хоть памятью некстати пооббился,
Пусть не глодал я смолоду траву,
Но сытым хлебом тоже не давился.

В пятнадцать лет отбился от семьи
И с родиной негаданно простился,
Когда ж в душе запели соловьи,
Я тоже щёлкать с ними припустился.

Впрок заимел квартиру, а не дом,
Вяжу вслепую песенки из лыка
И нахожусь строптиво
под хмельком —
Законченный щелкун и прощелыга.