Борис Гучков - И верить, и любить

Здесь можно уже и на солнце пожариться.
Прогрелась вода. В поле ягода зреет.
Зову тебя. Жду. Приглашаю: пожалуйста!
Ты не пожалеешь. Решайся скорее!

Разлука с тобою, конечно, мучение.
Но вылечит снова Мещёра от боли.
Она – загляденье моё и смущение,
И сила, и свет негасимой любови.

Ты чем-то с ней схожа, с моей Мещёрою,
Неброской моей стороною лесною,
Быть может, улыбкой, немного смущённою,
А может быть, чем-то не познанным мною…

Ночь рассиялась, и снова, как водится исстари,
В выси бездонной лишь лунный
пронзительный свет.
Снова охотнику полночи не во что выстрелить —
Грозен на диске луны одинокий его силуэт.

Ночи беззвёздные в самом преддверии августа
Стали длиннее, но я им по-прежнему рад.
И на заклание нет в этой лунности агнца
Ни одного из огромных бесчисленных стад.

Ты до утра их следа не отыщешь и малости.
Но уже завтра охотник, что был так ленив,
Будет сбивать их в неведомой миру туманности,
Метить в садах червоточиной белый налив.

Прямо у берега, там, где и курице мелко,
Вновь на мели крутобокая пышка-луна.
В небо гляжу на пролитое Герою млеко —
Это когда-то в пути оступилась она.

Не просыхает дорога длиною в полнеба.
Светится за полночь Зевсовой жёнушки путь,
И никому никакою краюхою хлеба
То молоко пролитое нельзя промокнуть.

Долго гляжу, но себя я приближу едва ли
К этому скопищу ста мириадов планет.
Это, наверное, души людей, что страдали,
Жадно любили… Но холоден космоса свет.

Кем же ты был, эту землю и небо любивший?
Где же твоя – на земле или в небе – душа?..
Снова луна расплылась на воде зарябившей,
Рыбам уснувшим мякиш холодный кроша.

Осенняя ночь поразвесила звёзды, как бусы.
Не сплю я, читаю античную книгу в ночи.
Упадка империи Римской безносые бюсты —
О вас Марциал эпиграммы когда-то строчил.

Пресыщены жизнью,
вы в праздности жили и в лени.
От лени и умерли вы, а не в битвах от ран.
Все римские граждане падали ниц, на колени,
В те дни, когда к форуму шли за тираном тиран.

О многих из вас и полслова не сказано в книге.
В ней больше по праву ваятелю воздан почёт.
Вот снова послышались птицы
полуночной крики,
И ночь, словно Волга, широкая, мимо течёт.

Недолго ещё – и над Волгою день народится.
Его не упрятать в Медведицы полном ковше…
И я засыпаю. И август недавний мне снится.
Он с именем римским,
и щедрость ему – по душе!

Снег огромной лавиной
Налетает с небес
На просторы равнины,
На озёра и лес,
На свинцовые воды
И плашкоутный мост,
На сады, огороды
И старинный погост.
С ночи и до рассвета
Снег так густо идёт,
Что не только соседа,
И своих-то ворот
Различить я не в силах…
Встал он плотной стеной.
Снег валит на Касимов,
Он над всей стороной
Хлещет ливнем вселенским
Посреди ноября…
И собор Вознесенским
Назван, видно, не зря.
И громада собора
Впрямь, за снежной стеной,
Так похожа собою
На корабль неземной.
Глянь-ка: верх колокольни
Прочь сквозь вьюгу летит…
Так ракета из штольни,
Устремляясь в зенит,
Через снежную замять
Правит дерзкий полет…
Над землёю рязанской
Снег лавиной идет.

Голубые звёзды над карнизом,
Песни соловьиные близки…
Словно бы с Корниловым Борисом
Я брожу сегодня у реки,
Где, пронзая тьму, звенит над плёсом
Соловья полночный непокой.
Ты его когда-то слушал, тёзка,
В Нижнем, по-над Волгой и Окой.
Это он, разбойный, не зевая,
Завладел подругой не молчком —
Плёнканьем и трелью зазывая,
Стукотнёй юлиной, гусачком.
Звал её, бедовую, ещё он
Бульканьем, оттолочкой – и вновь
Переливом, дробью и прищёлкой
Всю свою ей высвистал любовь.
Я бреду не шибко и не тихо…
Кажется, поёт сама река
Песню, где беспечна соловьиха
И, вспорхнув, летит от старика
К молодому и в любови злому.
С ним не будет тишины и снов.
Подчиняясь песенному зову,
Всё забыв, летит на этот зов.
Сам я растревожен этим пеньем,
Сам себя уже не узнаю,
И гляжу совсем иным я зреньем
На любовь тревожную мою,
И на дом, где звёзды над карнизом,
На кусты, где трели льют свои
Соловьи Корнилова Бориса
И мои шальные соловьи!..