Божественная моя!
Поверь: ты увидишь любого.
Во сне выскользаю я
Из лапищи трала грубого.
«Накануне страшное приснилось…»
Накануне страшное приснилось:
Зеркало упало и разбилось,
Вдребезги разбилось – не собрать.
И во сне всё звал и звал я мать.
Не сложить осколков и не склеить
Мне наутро не хотелось верить
В телеграммы горькие слова…
Вышло так, что эта ночь права.
Без щербинки малой, без изъяна
Зеркало висит в моём дому.
Неужели – поздно или рано —
Разлететься вдребезги ему?
Что же это я?
Да разве вправе
Верить снам, приметам старины,
Зеркалу в серебряной оправе
И незамутнённой глубины…
Вот и погашен огонь
И на террасе, и дома…
Мягче подушки – ладонь!
Мамина фраза знакома.
Вот и опять я малыш.
Я шелохнуться не смею.
Снова полночная тишь
Тайной пугает своею.
Там, где старинный сундук
Мамы моей Евдокии,
Вновь надоедливый звук —
Мыши такие-сякие.
Ах, я на них не сердит!
Очень им хочется хлеба!..
В окна слепые глядит
Чёрное, звёздное небо.
Может, когда всё уснёт,
Время ошибку исправит,
Мама ко мне подойдёт
И одеяло поправит?..
Памяти деда Григория, расстрелянного в 1918 году
Ты на фото широкобров,
Молод, статен сидишь и брав.
С острой шашкою вид суров
И, похоже, слегка лукав.
Ты всё праздничное надел.
На плече – ладошка жены…
Знаю, кузницы ты имел
Вон как руки обожжены!
Срок начертан любой судьбе.
В срок любой поржавеет гвоздь.
Дед зажиточный голытьбе
Был, конечно, как в горле кость.
Дверь открыли они рывком,
В спальню хлынули наугад.
«С бабой тешишься? Сам ревком
За тобою послал нас, гад».
Сапожищем по морде – хрясть!
Гости были навеселе.
«Что не нравится наша власть,
О тебе гутарят в селе» —
«Ненавижу вас, сволочных!
На добро не идут со злом» —
Бьют прикладом его под дых,
Вяжут руки тугим узлом.
Сволокли они деда в лог.
«Пли, ребята!» – короткий сказ.
Одну пулю вогнали в бок,
А одну аккурат меж глаз…
Ныне сам я не без морщин
И здоровье уже не то…
Где, каких посреди лощин
Ты покоишься, скажет кто?..
«Выйдя с Красной на Манежную…»
Выйдя с Красной на Манежную,
До Кузнецкого моста
Я пойду Москвою снежною.
В поздний час она пуста.
Я с Тверских сверну задымленных
И в сиянии огней
Над Большим завижу вздыбленных
Аполлоновых коней.
Спит в ночи театр ковригою —
Честь и гордость россиян.
Как солонкою, квадригою
Он летящей осиян.
От кого? От брата, вроде бы,
Я слыхал (о том скажу)
Что на нашей малой родине
Отковали ту вожжу,
И детали сбруи ковкие,
Дабы ржа их не взяла,
Кузнецы ковали ловкие
Из мещерского села.
Более того, поведали
Мне однажды дивный сказ,
Что едва ль не в кузне дедовой
Был тот выполнен заказ…
Замедляю шаг и тише я
По Москве ночной иду…
Вот бы мне четверостишие,
Как квадригу, на виду,
Сотворить, чтоб слово за слово
Зацеплялось, сведено,
Понимаемое запросто,
Чтоб не старилось оно.
«Лесная Макарьевка, Бáбенка, Унжа…»
Лесная Макарьевка, Бáбенка, Унжа…
Года пролиставший в земной круговерти,
Я к вам возвратился не в звании мужа,
А тем же мальчишкой весёлым, поверьте.
Я снова азартен, и чешутся руки.
У самого берега выследив стаю
Вьюнов осторожных, снимаю я брюки
И в воду, пугая рыбёшек, влетаю.
Когда-то кошёлкой я их без напряга
Ловил, неторопко бродя, воровато.
Под ивой поникшей всё та же коряга,
Которую с лешим сравнил я когда-то.
Там омут, там волосы моет русалка.
Я знаю, что там, за корягою, глыбко…
А то, что вьюны разбежались – не жалко.
Подобным макаром не ловится рыбка.
«Беден я. Мне не нужна охрана…»
Беден я. Мне не нужна охрана.
Не боюсь скатиться я с вершин.
Вот вчера с погоста и до храма
Утром я прогулку совершил.
Вспомнил дурней детства, оборванцев,
Чьи затылки вечно грызли вши:
Коля Пятки Режут, Ваня Манцар,
Маша Кши и Маня из Курши.
Читать дальше