Борис Гучков - Четвертая стража ночи

Милая отчина с холодом вьюг!
Ты местночтима, но с зимами, с вёснами
Дороги мне и Поволжье, и юг.
Все наши отчины равноапостольны.

И за красу мне обидно, когда
Вдруг получаю плохое известие:
Где-то ушла из колодца вода,
Химией рощица напрочь изведена…

Всё-таки верится: буду я прав,
И, по-рязански якая, окая,
С запахом смолки и скошенных трав,
Ты не умолкнешь, отчизна высокая!

Солнцеворот!
Снова мир, как ребёнок, проснулся.
Нет больше спячки и лени.
В тёмной берлоге сегодня медведь повернулся
С правого бока на левый.

Солнцеворот!
До чего ж хорошо на пригорках!
Солнце на лето пошло, а зима – на мороз.
Всюду – веселье. С полатей, кряхтя, лежебока
Слез, через фортку на улицу высунул нос.

Солнцеворот!
И в селениях Волги и Дона
Радость вошла снова в каждую хату и дом…
День этот звался по-старому днём Спиридона.
Был весельчак тот безвестный мужик Спиридон.

Был работящ он, в труде хлеборобском прилежен,
Парень крестьянской закваски, широкой кости.
С ворогом злым – беспощаден,
с детишками – нежен,
По вечерам на гулянье у девок в чести.

Солнцеворот!
Сколько вёсен и зим пролетело!
Вьюги бесились, и землю сжигал суховей…
Славлю вас,
ныне влюблённых в крестьянское дело,
Тысячи Спирек великой России моей.

Солнцеворот!
Пусть медвежья не кончилась спячка,
Сиверко жмёт, и лицо на морозе горит,
Не за горами весны посевная горячка,
Не за горами – так нынешний день говорит!

Вот и скошен клевер, что тянулся вверх,
Вызрев, низко долу кланяется рожь.
В жизни важно благо, а не долгий век,
Ибо часто благо в краткости найдёшь.

Кто-то, верно, свыше думает о нас.
Восхищаясь дара неземной красой,
Чаще в неурочный, чем в урочный час
Пресекает жизни старая с косой.

Как же тут не вспомнить Лермонтова, и
Пушкина, конечно. Без него-то как?
Называть ли всуе имена сии?
На Руси их знает умный и дурак.

В праздности и лени я бы вряд ли смог
Долгое столетье тягостно влачить.
Лечь бы клеверинкой в придорожный стог,
Зёрнышко живою влагой омочить.

И не грех подумать, доживая век, —
Ибо этим люди мучимы века, —
О былинке малой, что стремится вверх,
О земной великой сути колоска.

А поле глазасто, а лес ушаст,
И живо зеркало вод.
Рождаемся, делаем первый шаг,
Не ведая про уход.

С печальным лесом, травой, водой
Едины мы искони.
Какою платим монетою, той
Расплачиваются и они.

Там, где бор шумел вековой
Тому лишь десяток лет,
Построен дворец, кирпичной стеной
Застящий белый свет.

Где ныне в зале модный камин
И стопкой лежат дрова,
Ясень рос и дуб-исполин,
А в кроне жила сова.

А у ворот, где решётки вязь, —
В мизинец железный прут, —
Рос, помнится мне, высоченный вяз,
Собой украшая пруд.

Увы, увы! По округе всей
Поболе сотни пеньков.
Зарыли бульдозером карасей,
Моих пескарей и линьков.

Ещё за оградой не высажен сад,
Но вижу антенны штырь.
Похоже, стрельбу вести из засад
Удобней, когда пустырь.

Газон, бассейн, европейский шарм.
Два стражника у ворот.
Но поле глазасто, а лес ушаст,
И живо зеркало вод…

Не перестали сниться,
Как пух тополей, легки,
Короткие, как зарница,
Младенческие деньки.
Ещё с мальчишеской спесью
В немыслимой вышине
Летаю по поднебесью
Страны, не ведомой мне.

А наяву, старея,
Уж я не пру на рожон,
Влачу судьбу Водолея,
Суровой зимой рождён.
Как лето, наш век недолог.
Забочусь по мере сил
О тех, кому вроде дорог,
А может быть, даже мил.

О детство, лишь ты священно!
Басовой струной звеня,
Январский пурги крещендо
Крестило в ночи меня.
Со вторника до субботы,
С субботы до четверга
Безумные артналёты
Вершила тогда пурга.

С дорог, до весны распятых,
Позёмок ползли ужи…
В холодных пятидесятых
Вы, снов моих миражи!