Татьяна Батурина - Ясень

Ищу тюльпаны жёлтые, ищу тюльпаны красные
И с чёрно-фиолетовым укромным лепестком,
По городской окраине, по детству светоясному
Вожу родного мальчика с тюльпановым зрачком.

Тюльпановый, бутончиковый, нежно-фиолетовый,
Тугой, нераспустившийся, уклончивый дичок,
Но как люблю мгновение за зимами, за летами,
Когда он в мир раскроется, застенчивый зрачок!

Тюльпан бесстрашно тянется,
Тюльпан за землю отчую,
Привязанный извечною привычкою любви,
Так держится –
За нашу, за единую, за общую!
Так бережно старается соседствовать с людьми…

Куда спешат-торопятся?
Какую тайну крайнюю
Выискивают в атоме?
Свет хрупок стал, как скло…
Неужто в Книгу Красную –
Тревожную, охранную –
В запале человечество само себя внесло?
О нет, пускай иссякну я в зверином крике тягостном,
Лишь не остался б мальчик мой тюльпаном-сиротой,
Лишь было б моё дитятко здоровым в детстве радостном,
И в юности возвышенной, и в старости златой!

Напрасно ль я в страданиях вострила слух и зрение?
Не мне ли нынче выпало без выспренних затей
По высшему велению, по своему хотению,
Смеясь, следить за играми тюльпанов и детей?

Лелея сладость лепетного лада,
Лия елей лета на уста,
Ликует во младых атласах сада
Вседревляя родная красота.

Об этих пущах грезила заране
Моя душа в младенческой дреме
И потому придумала о рае
Лужайку, сад и церковь на холме.

Кто рос в раю, до смерти не безроден,
Хотя, быть может, сирый сирота:
В отраде виноградов и смородин
Всегда отверсты райские врата.

Текут чрез них потоки световоли,
Младенческие лики золотя…
Не знаю, сколь садов в земной юдоли,
Но в каждом – святоглазое дитя.

Зелёный рай родным встречает взглядом –
Подходит к сердцу Божья высота:
Сады Эдема с Гефсиманским садом
Сообщены единостью Креста…

Я знаю: человек за мной придёт,
Похожий на разгар и землю лета,
Полюбит, поклянется, позовёт –
Иль это только я читала где-то?

Иль это только на короткий век,
До бабьего, до августового зноя…
В домах цветут ребята –
Двое, трое,
Чтоб не кончался летний человек.

Чтоб шёл он рядом с милой по траве,
Лелея, обнимая и покоя,
По жёлтой, по раскрашенной канве
Из бабьего, из августового зноя…

Ах, как ветви туги и хлёстки!
Уберечь не смогла щеки,
Хоть ломись напролом сквозь чащу,
Хоть ломай и вокруг секи!

Хоть молись, хоть зови на помощь,
Хоть в отчаянье падай ниц…
Мне казалось, что лес зелёный,
Мне казалось…
А лес – он сиз.
Сизый-сизый, как сон в июне,
Как обида наивной юни…

Я лежала. Давила лист.
Не молилась, не защищалась –
Лес был зелен, огромен, чист.
Я лежала, парила кроной,
Я смотрела на гладкий ствол
И на свет выносила силу
Сердца, выжившего средь зол.

Собака подошла и улыбнулась,
И поглядела вдаль,
И я смотрю,
К чему собака взглядом прикоснулась:
К заре цветной ли, к белому ларю
Песчаного карьера?
Может, в хвойном
Лесу свои упрятала глаза?
И показалось:
Зрением спокойным
С землёй соединила небеса.

Не я́влен ни в одной примете,
Неуловим, не найден снова –
Он так и будет жить на свете,
Как сердце яблока лесного.
Ау, ау! Округа лета
«Ау» мне сразу отвечает,
Но всё молчит отшельник леса,
Упрятав голос в иван-чае.
Цветок срываю –
Звук-последыш
«Динь-динь» щебечет, улетая,
Лишь лист осины, мой воспетыш,
Парит, как будто запятая,
Меж яблоком, цветком и птахой…
Меж чем ещё?
Ловлю отсрочку:
Я всё пойму единым махом,
Когда в стихе поставлю точку.
Но всё ж хожу упрямой цацей
И не умнею ни на волос:
Не надо тайны домогаться,
Оставь в живых свободный голос.

Оскудевают письмена –
Не всё ж затворницей в светлице
Сидеть от свету до темна!
Уж по грибы пора девице.

За указателем-перстом –
Весёлый лес, и гриб-царёнок
Ужо белеет под кустом.
Я чаю: он! Ан нет, ребёнок.

Ах да! Здесь рядышком детдом.
«Ты чей?»
«Я свой, а ты чужая?»
О, нет! Теперь идём вдвоем,
Друг дружку не опережая.