Татьяна Батурина - Чаша

Слова и чувства немудрящие
Едины в сложном и простом:
Уста, за всё благодарящие,
Благословляются Христом.

О, Русь, услада ранних чтений
И поздних сказов о былом!
И ночь твоя вражбу видений
Заспит Архангельским крылом,
И день молитовку-берéжу
Внесёт с поклоном, по-людски,
Чтобы душа, рассудок нежа,
Творила радость из тоски.

О, Русь, старательница воли!
Во всех эпохах и краях
Прилежно тянешь Божий шлях –
Дай силы, Господи, дай боли…

Рак свистнул после дождичка в четверг,
Макар угнал телят в степные нети,
А кесарю Гороху печенег
Прислал в подарок кожаные плети.

Горох не кликнул дюжих молодцов,
А сам опялил вражии обновки
О сёдла репяные от отцов,
О плёточки гороховой сноровки.

– Что ж, кожи изобильны, да не те,
Не перебить им добрый русский обух!
И Русь не тётка при чужом кнуте,
Хоть и вещуют ей про вечный óтдух [2] Отдух – смерть ( др.-рус. ). …
Смерть хороша, когда она во срок,
Когда душа смирится перед Богом,
А Русь ещё молоденький горох, –
Таким мудрёным изъяснялся слогом
Горох, виясь гороховой брадой
Перед послами в шапках длиннорогих.

Они кивали: очень молодой…
Он трепетал: обуем бесоногих…

Страна-самобранка, а попросту старая Русь,
Ещё не однажды на лик твой блаженный воззрюсь –
Узнать ли, понять…
Легче воду набрать в решето,
А Книгу российских времён не осилит никто.

Заветная Книга на Небе лежит, на земле,
Страниц в ней – народ о таком и не знает числе!
Узоры стихир проплетает лазорев цветок,
И райские птицы земной здесь находят шесток.

Но сбудется: Книгу отыщет добрéц-молодéц,
Раскроются створы жемчужные, словно ларец,
Согреется в тёплых ладонях златой переплёт –
И самый неграмотный Книгу умом обоймёт.

Однажды и Русь оповедает повесть свою,
И всякий живущий да вызнает тайну сию:
Не новое время, не общей судьбы верея,
Не даже раскаянье – Бог возвеличит царя.

И явится странник, Крещенскую ризу влача,
В глухую обитель, где русская плачет свеча,
И в этой обители, в этой российской глуши
Воссядет, как царь, по наивности русской души.

А может быть, странник в столичный направится град,
Откроется, под улюлюканье гладеньких чад,
Честнóму народу и древний восставит престол,
И снова услышит Отечество вещий глагол?..

Крыло прозвучало, и тень промелькнула,
А птицы не видно, не видно –
Ужель ожиданье обманней посула?
А время невинно, невинно…

Но вот разомкнулись воздушные течи
Над садом старинного свитка –
И затрепетали восторги и речи,
И ойкнула в розах калитка…

Письмо никому, никуда, ниоткуда –
Ах, эти ничейные письма!
Зачем извлекла вас рука из-под спуда
Столетий, где быть бы вам присно?

Затем, что чуть живы река и дуброва
В описанных далях моленных?
Что неистреблённого Русского слова
Так мало в речах современных?

Затем ли, что старородные начала
Меж строчек отмаялись вживе:
В тишайшие письма вдруг вторглись сусала –
Разбойные, злые, чужие.

По чистописанью прошлись тарабары
И Русскую память изрыли,
И вместо зари мировые пожары
Над Русскою нивой поплыли…

За тем ли, за этим ли веком укрыться?
Согласна в темницу-светлицу,
Чтоб жизнь пережить в ожидании птицы –
Узнать бы свободную птицу!

Тот голос тихий вряд ли сызнова приснится,
Та мысль едва ли канет без следа:
«Кем буду – Ангелом или ангелогробницей?..»
Кто говорил со мной, не знаю навсегда.

Кто вопрошал меня столь страшно, столь покойно?
Струился сон мой, словно чистая слеза,
И наконец, как бы ведомая покорно,
Навстречу голосу открыла я глаза.

Сначала – свет, потом душа моя во свете,
И снова явь, и снова темень бытия…
С тех самых пор во мне навек сохранны нети,
Где этот голос навсегда узнала я.