Елена Ананьева - Южное солнце-3. С живой душой, в одежде камня

Морок туманом окутывал мир.
Колокол с дрожью взрывал тишину.
Черный монах черной птицей парил.
Звон заклинал – не зовите войну.

Бессонница жарких ночей
беспамятства злей и отчаянней.
Безжалостно мучая в зной,
тебя оставляет растерзанной.
И суд инквизиции в ней,
но только ужасней, таинственней,
и конницы мчащийся рой
монгольской, степной, тамерлановой,
и голос неведомо чей
зовет в омут песней русалочьей.
Во тьме устрашения для
ожили фантазии Гоголя.
Бессонница жарких ночей
огня преисподней черней.

Куда подевался мир, когда жили детство и сны,
Куда подевался мир, когда этим миром был ты.
Куда исчезает то, что ты так когда-то любил.
Мелькнуло как тень в окне лучами погасших светил.
Чего ждал в шестнадцать лет, о чем горевал в двадцать пять.
Не взять ничего в сейчас, а надо ли всё возвращать.
Куда разбрелись слова, мечты, что не вспомнить потом.
Где этот ушедший миг, не он эхо в доме пустом?
Все так же кружит листва, все тот же восторг тишины.
Вдруг жизнь только россыпь грез, а осень врывается в сны.
Куда подевался мир, тот до изумленья иной.
Куда подевался ты, когда-то забытый собой.

Морозной ночью страшно умирать:
мороз дохнуть бессмертьем может.
Кому – пуховая в шелках кровать,
кому – окоп последним ложем.

Морозной ночью страшно потерять
тех, кто всего и вся дороже.
Секунды малой не воротишь вспять,
лишь стужу в сердце вьюга множит.

И в этом правда – смерть не лжет, не льстит.
Картины – ярче, мысли – строже.
Морозной ночью холод шелестит,
да наши души бедные тревожит.

Марципановые ночи,
фиолетовые тучи.
И рокочет, и хохочет,
и взлетает – выше, круче,
вскриком боли и кручины,
ярче крови и рассвета,
в чем загадка, где причины:
в стоне вьюги, громе лета,
тьме разнузданно-кромешной,
в акварельной пелерине
убаюкано-неспешно
неба ласкового сини?
Разрыдаться без ответа,
звездам в душу заглядеться.
Где же, кто же, что же это?
Бьется сердце.

В далеком призрачном краю
Чужой планеты
Чужие ангелы поют.
Ну, где рассветы?
Не спится мне, не спится им,
Луна мешает.
Над городом Нахараим
Зеленой шалью
Струится бледный нежный луч,
Неразделимо
Сплетается с грядою туч
И мчится мимо
Моей судьбы, моих тревог,
Моей печали.
А я всё жду, и видит Бог,
Как мы устали.
В далеком призрачном краю
Чужой планеты
Чужие ангелы поют.
Ну, где рассветы?

Люблю весенний трепет пробужденья,
фиалок россыпь в парке под сосной,
тягуче-жаркий привкус наважденья
в пропахший хвоей терпкий летний зной,

дожди с прохладой бережно-печальной,
в туманной дымке бледную зарю,
осенний клин, курлычущий прощально…
Вот только зимы больше не люблю.

Есть прелесть в белоснежности наряда,
но к холоду привыкнуть не могу.
Меня убили. Утром. Взрывом ”Града”.
На белом в черных рытвинах лугу.

Уютный парк, притихший и пустой,
омыт дождями, ветрами взъерошен,
усыпан желто-огненной листвой.
А кажется, он тайной припорошен.

Вальяжно галки бродят по траве,
уже увядшей, но еще зеленой.
Ищу покоя в яркой синеве
душе, прощаниями обожженной.

Надолго улетели журавли,
на ветке тополя синица дремлет
под шепот засыпающей земли…
В осеннем парке притаилось время.

Жестко? Удар по нервам? -
времени нет для жалости.
Нет и последних – первых,
нет даже срока давности.
Каждая мысль и слово,
каждое дело взвешены.
И не начать все снова,
и не послать всех к лешему.
Нам ли кричать о благе?
К звездам ли через тернии?
Истина в полушаге…
Жалости нету времени.

Лунным сиянием берег, как златом усеян.
Голос богов на Земле одинокой осмеян.
И безутешно тоскуют средь ценностей бренных
одновременно живущие в разных вселенных,
Млечным Путем уходящие в дали небесны,
чьи имена остаются так часто безвестны.
Шепот миров в дуновении ветра чуть слышен.
Белый рассвет превратился в цветение вишен.

Трава подернута рыжим.
Деревья ветром колышет.
И небо – все ниже, ниже,
почти ложится на крыши.