Ксения Гильман - Повести временных мест

Нет ничего важней и проще слов,
которых не найти в тотальной спешке…
Как много листьев ветром намело,
как много света в солнечной усмешке!
Ну почему не запасают свет
по осени, как яблоки и соты?
Под небом ничего вкуснее нет,
чем эти сласти ангельской работы!
Зимой, когда поставят холода
унылую пластинку сожалений,
как было бы приятно без труда
достать себе засахаренной лени,
под старым пледом возле камелька
отогреваясь, длить теченье слога
и понимать, что каждая строка
не доросла до музыки немного…
Ведь на пайке из памяти и снов
все легче дотянуть до первых почек,
цедя по капле летнее вино
и пестуя сухой неровный почерк…
Потом, застыв на кромке новых дней,
когда лучи коснутся самой сути,
сухой остаток будущей весне
отдать, как долг в рифмованной валюте.

Из высокого горла пустого колодца
вырастало прохлады миндальное древо,
было слышно, как маленький будда смеется,
отпуская с руки нежный трепет напева.
Мотыльком ускользая из детского плена,
оставляя на пальцах пыльцу золотую,
поднималась мелодия к сердцу вселенной —
улыбался расставивший сети впустую.
Лепестками миндальными в небо летели
те минуты, что минули музыки ради,
бесконечность, живущая в крошечном теле,
рисовала ключи на песчаной тетради.
Все, что станет историей завтрашней жизни,
было только невинным хрустальным истоком,
улыбалась любовь, что чужда укоризне,
и мелодия таяла в небе высоком.
Лепестки опадали, смеялся ребенок,
пустоту на ладони считая наградой,
луч скользил по лицу его, светел и тонок,
и дышала весна медоносной прохладой…

Да, ты со всем взаимосвязан
и бесконечно одинок —
представь себе, несчастный, разом
такое сочетанье черт…
Се человек! Рожден, помазан
и обречен нести оброк,
вменяя смысл общим фразам
про одиночество и смерть.

Но жизнь – не сон и не кибитка,
что мимо катится, скрипя,
пока ты вечных истин ищешь
среди своих седых томов…
Она – ценней любого слитка,
и дальновиднее тебя,
и верит только тем ответам,
в которых теплится любовь.

Однажды, сколько ни противься,
весна протиснется в пробел,
и треснет лед твоей дремоты
над пробудившейся строкой,
все почки превратятся в листья,
и небо вызреет в тебе…
И ты узнаешь, для чего ты,
и вспомнишь, кто же ты такой.

Если не носишь неба внутри,
ты ничего не увидишь вверху,
как ни подпрыгивай, ни смотри…
Эй, разгреби-ка сперва шелуху,
выкинь весь хлам и раздвинь ряды
ветхих понятий о том о сем!
Выпей сперва неживой воды
и помолись обо всем живом.
Ты испокон – и король, и раб,
ты отродясь – и палач, и шут,
ты изначально позорно слаб,
потенциально – безмерно крут.
Крылья отложены на потом,
сердце – на вырост, как богу – крест…
Сам-то ты выдержишь под крестом
три восхождения на Эверест?

У осени не осталось для нас тепла —
мы порознь вяло тянем ее коньяк.
Не жалуйся на усталость, и я была
у двери, глазок которой глядит во мрак.
Я вовсе не утверждаю, что я права:
глаза не расскажут много, язык – солжет…
Но, знаешь, ведь и под снегом растет трава,
не ведая, кто в апреле ее сожжет.

Не жду, что пасьянс сойдется на этот раз,
но все же упрямо карты кладу на стол:
я знала другие звезды до этих глаз
и каждой понаписала баллад по сто…
Зато у меня в запасе один патрон —
навылет, навзрыд и навзничь… На белый шелк…
Я знаю так много басен иных времен,
я помню так много песен, чей дым ушел!

Над пропастями стояла, прошла по дну,
ветра в рукава вдевала, ныряла вверх,
под шелковым одеялом ждала весну,
под лютым февральским ветром сбривала мех…
Живая вода бывает, любовь горчит,
свобода приходит вместе с уменьем ждать…

…но месяц все убывает, наш бог молчит,
и в небе осеннем стынет одна звезда.

В небе твоем происходят такие вещи,
что у меня перехватывает дух…
Осень, как проигравшийся в пух помещик,
ставит свой старый блюз против новых двух.
Кем ты любим, для кого твоя плоть ночами
тлеет, как мокрый порох на мостовой,
мне все равно, ведь по-честному, между нами…
Я только сон – и к тому же уже не твой.