Анатолий Богатых - Против течения. Избранное

А Приморье льдом одето,
стылых рельсов мёрзлый звон.
И дорога в два просвета,
как полковничий погон.

Крутолобой, желтолицей —
по-над сопками видна
за китайскою границей
перебежчица-луна.

Я в неё влюблён сегодня,
счастлив я и ширью пьян.
Здравствуй, старый греховодник,
волновержец-океан!

Здесь ветра шныряют в своре,
здесь туманы-космачи,
здесь гуляет на просторе
чудо синее… Молчи!

Здесь белёсыми утрами
возникают из дали,
из воды, под номерами,
сизой масти корабли.

Не могу я наглядеться
на стальную эту стать.
Жаль, дружок, что в школьном детстве
не пришлось сюда сбежать!

Ах, какой я был бы ладный
в белой форменке морской,
в бескозырочке парадной —
и задиристый какой!

Но огнями хороводя,
издалёка глаз маня,
корабли опять уходят,
не берут с собой меня…

Звук или отзвук странный слышится мне сегодня, —
кто там зовёт меня: давний ли гул времён, посвист ли милой воли,
Смерть ли моя заблудилась, плутает – беспокойная – плачет,
кружится в бесконечном ямском безнадежном поле?

Бог весть, что даль таит, и с простотою веры —
слезу отерев – слежу я, как над землёй горчащий стелется дым
И где-то у окоёма – разлапистый, низкий и серый —
в сером обвисшем небе прикидывается голубым.

И весело мне жить на свете, – воздухом дышать осенним,
да веровать в Промысл Господень, да Вышнюю слушаться власть:
Нести, покуда есть силы, страдательное имя Русский,
и в час – какой мне назначен – под именем этим упасть.

Вечный свет живёт в очах.
Нимб в сиянье и в лучах.

Из сегодняшнего дня
что там слышно вам?
Пожалейте вы меня,
горемышного!

Заступитесь в небесах,
отмолите бедный прах.

Пожалейте палачей!
Им для нас не спать ночей, —
то военна, то цивильна —
Русь народишком обильна,
с каждым надо о судьбе,
по делам, не по злобе,
перекинуться умело, —
эвон в поле и в избе
сколько дела! —
допросить да попытать,
каблуком на яйцы встать,
сунуть в харю пистолет,
сознаёшься али нет,
хренов сын-антилигент ,
на текущий на момент
расстрелять тебя в момент
да сгноить в казённой яме! —

И молчит – ни жив ни мёртв —
добрый молодец-поэт.

И парит, чужбинкой пьян,
власть рабочих и крестьян
с левольвертом в кобуре,
козырьком лобешник стёрт
до бровей, а под бровями
по стеклянной по дыре
(за окном – лубянский двор,
со двора – не дверь, а дверца,
завтра скажут приговор),
пар – душа,
а вместо сердца
ой ли пламенный мотор,
за окном тюремный двор,
век двадцатый на дворе
с левольвертом в кобуре
на излёте.

Из непокорных и бесстрашных
никто не ведал в день обмана,
что всё единство дней вчерашних
падёт с железным истуканом…

Но ничего не поменялось
в стране испуганных теней,
лишь, может, мой (какая малость!)
запой – длиннее, и темней,
и безнаде́жнее. Да злей
ночная тишь, когда не спишь
(а в голове и дичь, и бредни),
и сознаётся миг ясней,
когда в какой-нибудь… Париж
сорвётся навсегда последний
из тех – с кем можно говорить.
Но не печалься, брат. Пустое!
Что ж, остаётся пить и пить,
но – одному.

И вспомнить, воя
от безысходности во тьму,
здесь остающихся как будто.
И представляя их, под утро
приняв похмельные свои,
так бормотать: «Какие ж всё же
у вас откормленные рожи,
страдальцы скорбные мои…»

Она родная навсегда,
как хлеб, как воздух, как вода,
она и милует – и ранит, —
и наш холопий, пленный дух
то бунтом пьян, то нем и глух, —
и пресмыкаясь, и буяня.

И под Давидовой звездой
начав свой путь, где стон и вой
гонимых в счастье миллионов, —
она закончит путь земной,
вплетая в герб аграрный свой
шестиконечник Соломонов.

«…и по старым строкам, как по затесям,
пробираясь к минувшему дню,
чем продолжить вчерашние записи?
С кем сегодня тебя я сравню:
– С каждым утром река коченеет,
будут забереги и льды.
С каждым утром тесней и чернее
повесть дымной осенней воды.
– И – заблудшая, полуживая —
ты пристала ко мне на пути.
И томишь, как земля роковая,
от которой и в снах не уйти.
Всё – неясность…
И лишь в неумелости
бедных рифм я себя узнаю —
в беспощадных прозрениях зрелости,
в очарованном сонном краю.
От ликующих, жирно пирующих,
торжествующих вечность свою,
ухожу – и во стане в з ы с к у ю щ и х
я свой подвиг и крест нахожу».