Анатолий Богатых - Против течения. Избранное

Телеграмма на борт самолёта АН_24,
выполняющего рейс В_398 по маршруту
«Иркутск – Чита – Чульман – Алдан»

«Один я в огромном зале,
одна ты под небесами.
Любимая! Мы и не знали,
что счастье повсюду с нами.
В твоём седьмом общежитии
окна распахнуты настежь,
стрекозы просят впустить их
у нас переждать ненастье.
Разве это не счастье,
разве природа обманет?
Или в предутреннем, раннем —
просыпаясь ещё до света, —
вязком ангарском тумане
согреваться одной сигаретой…
Разве не счастье это?
Помнишь, ситцевым летом
бежали пригорком пьяным?..
За университетским лесом
есть наша с тобой поляна,
где так быстролётны дни.
Разве не счастье они?
Нет на душе брони,
сердце не сможет в стали, —
и ты навсегда сохрани
всё, чем счастливыми стали.
Любимая, мы не знали…»

Только десять часов на свиданье отпущено было нам.
И уже расстаёмся, единой минуты не медля.
Ты осталась одна (ни родных, ни знакомых) на станции
Зилово,

на 6668-м километре.

Одиноко пошла по платформе двухмастным зверёнышем —
в чёрной шубке и шапке из жаркого меха лисы,
показавшись на миг беззащитным и робким детёнышем,
потерявшим семью и не знавшим законов лесных.

Пахло угольным дымом. Ладонь холодела от поручня.
Клубом белого пара, вздохнув, одевался вокзал.
И обиженный сон, дожидавшийся, кажется, с полночи —
не увиденный нами, забыто в подушке лежал.

Где-то справа граница, и поезд торопится влево.
Стынут мёрзлые шпалы. Вагоны идут чередой.
…Я вгрызаюсь зубами в кусочек хрустящего хлеба,
что на завтраке был второпях недоеден тобой.

В полночный час в домах знакомых
ищу приметные черты.
Быть может, в уличных изломах
случайно встретишься и ты.
Шагни неслышно, не приветствуй,
вспугни плащом воронью мглу.

…Другим досталась по наследству
кровать скрипучая в углу.
(Вот эту родинку из детства
не позабуду. Как иглу
укола совести— картинку
прощанья помню, – грустен, тих.)
Другие тянут крохотинку
стипендий нищенских своих,
ржаного хлеба четвертинку
беря к обеду на двоих…

Когда бы знать, что будет с нами,
когда бы вещим верить снам!
Любовь убитую мы сами
похоронили. Не руками, —
но не отмыть ладоней нам.

…Не зови меня домой,
ввечеру не жди, родимая.
Улетаю в край иной,
уплываю в небо дивное
вместе с девой молодой,
с юной, чувственной красой.

…И потомки обезьян
зло галдят, глядят растерянно:
вот опять он волей пьян, —
несмирённый, неумеренный.
Где понять – постылым – им,
что в любви на том стоим, —
белый свет нам в радость дан,
а грехи – не вами меряны!

Нам будущего нет, а есть одно сегодня .
Обманны ночи, дни. Обманны вечера.
Враждебен мир. Молва прилипчива, как сводня.
А вместо прошлых лет ничтожное вчера .

Прости меня за то, что я живу – не в теле,
не в шпорах, не в усах, невещный мир любя.
…Не для тебя, мой свет, вставать чем свет с постели,
и поздние труды мои не для тебя.

Я плотьтвою люблю. И всякий раз – как в морок,
как в обморок – в тебя без памяти летя,
очнёшься и вздохнёшь: «А ведь уже под сорок!
Могла бы дочкой быть.
Бесстыдница.
Дитя…»

Бес в ребро, —
не бывает лишнего …

Беззаботный и светлый смех
мне напомнит меня, давнишнего,
столь же жадного до утех.

Только мысль моя, крепко пряча
крохи выстраданного в тиши,
с грустью зоркой, с тоскою зрячей
рыщет ночью во тьме горячей —
и в потёмках живой души.
И уже не простят измены,
и тебя уличат во лжи
эти лестницы, эти стены,
эти первые этажи!

Год за годом тончает пряжево
дней моих, —
и не гаснет свет
над страницей Устава княжьего:
« Аще мужъ отъ жены блядетъ …»

…От бедной женщины, в которой свет погас, —
давно забытое припоминая сходство,
не отвести заворожённых глаз,
на миг пленяясь красотой уродства.
Желанья тайные вдруг посещают нас,
и чувства новые в них постигаем мы,
когда колдует добрый дух зимы, —
свеченье снега в сумеречный час…