Анатолий Богатых - Против течения. Избранное

…А сегодня подумалось мне: одиночество – враг,
коль других догонять, в словоблудье пустясь без оглядок,
и – чужие глаза подпуская на шаг —
приводить свою душу в порядок.

И за то, что живу как хочу, – как не смеете вы,
клевета окружает меня (как кружит вороньё),
оплетая тенётами, густо сплетая враньё
вкруг её —
бесталанной моей головы…

…Сладок жаркому горлу отравленный снег,
правя волчьи законы, жестокость людская
провожает безумцев, отставших от стаи,
взглядом чёрных стволов, что следят не мигая
из-под жёстких, стальных, несмыкаемых век;
но, покинувший стаю, я выверил бег
по тропам одиноким, по высям безумья, —
где душа холодеет в безмолвье и шуме,
где ни страха, ни боли – лишь солнце да снег,
где тебе полагается ночь на раздумье,
ибо только безумный теперь человек…

…Свет фонарный, неверный рассеянный свет,
распластался в листве заоконной осины,
чёрной ветки в стекле начертав силуэт,
усечённой её половины.

По углам,
у гардины,
где копится мрак,
стих мой плачется чистою горлинкой.
И пора бы писать,
да руки не поднять,
да с постели не встать…
Всё же этот барак
не парижский чердак
и не милая Русская горенка.

В этой комнатке злой —
неприютной, чужой,
где давно не белённый навис потолок,
где обои со стенкой расходятся,
я грущу не один, —
надо мною мой Бог,
Пресвятая моя Богородица…

Земля большая, как вода,
меня не помнит и не знает,
и между нами навсегда
легла пустыня водяная.
С тобой – не рядом, каждый миг
тобой живёшь, тобою дышишь.
И как ни пой, а ты услышишь
лишь оскорблённой мысли крик.
Я твой неузнанный двойник,
я плоть твоя, а ты – не знаешь,
но перелётных птиц своих
весной привычно насылаешь
на голый камень скал моих.

…И будет скорый день, когда
я опущусь на дно морское.
Седая строгая вода
меня от глаз немилых скроет.
Я жил.
Я умер.
Я на дне.
И – как всегда —
по смерти славя,
ты тотчас вспомнишь обо мне,
меня не помня и не зная.

Юность, юность моя! Отшумела, отпела,
отзвенела в застольях весёлых с друзьями.
Ты как поезд, что ночью – теряясь в туманных пределах, —
всё мелькает ещё хвостовыми огнями.

И уже не догнать его. Нет, не догонишь!..
Торопясь в эту вольную жизнь заглянуть поскорее,
лишь последние светлые слёзы уронишь:
мы так глупо и непоправимо стареем.

Юность, юность… Пропахшие дымом ладони,
пятачок фонаря, окружённый ночными тенями,
проходные дворы, – хорошо, что я вовремя понял:
иногда не прямее спрямлять расстояния вами.

Ты прости меня, слышишь? Не дай вспоминаться упрёком
за бездумность твою, что осознана мною раскаянно.
Ты тесна для меня. Я надолго уйду и далёко.
Я прощаюсь с тобой, городская окраина.

…Что же до времени суток, то я выбираю ночь.
Покров её темноты, шуршащее чёрное платье.
И радость свободных тел, когда все одежды – прочь,
и солоность спелых губ, и жадность слепых объятий.

Когда искажён любовью и страстью нездешний лик, —
не властвует строгий ум, но царствует тело мудро.
Ещё потому, что радостен светлый, усталый миг,
когда после душной тьмы
всегда наступает утро…

Так закатное солнце нежданно прольёт
набегающий свет на тяжёлые тучи,
так нечаянный проблеск иль зайчик летучий
оживят невесёлое наше жильё. —

В этих ясных глазах и в сиянии лба
его м н о г и е думы проходят, не тая,
и стоит налегке – и живёт золотая,
дорогая, согласная с жизнью судьба.

И – не лгавшие – святостью светят уста,
и тончайшая кожа прозрачна до дрожи,
и невинна душа, – и подобием Божьим
непорочная дышит его красота.

Сидела, думала, курила,
молчала, простыни стелила,
рука привычная блудила,
блуждала пустошью мечта, —
а дьявол был красив и весел,
желанной тенью встав у кресел,
и жажда мучила, и чресел
изнемогала нагота…