Анатолий Богатых - Против течения. Избранное

А мы под сволочью живём
который год, – и долги годы!
И обернулось тёмным сном
безумье гибельной свободы.

Кто проклял нас? Кого винить
в судьбе расхристанной? Откуда
считать позор – и хоронить
самих себя, но верить в чудо?

…И неизжитый детский страх
меня туда ведёт, где злая
стоит звезда сторожевая
в суконном шлеме – на часах…

Жизнь выправляет крен, с лихвой хлебнув гульбы,
и входит в берега угарных лет разруха,
и можно просто жить по линиям судьбы.

Душа жива…
О чём твоя хандра-присуха?

Как изменился мир! Оставшись при своём,
твои – и горний свет, и храм, и чувство долга
в плетении словес, в служении…
О чём,
людей посторонясь, печалишься подолгу?

…Пустошь. Боры на песках да суглинках.
Память о прошлом быльём поросла.
Будто бы жизнь, помолчав на поминках,
кончилась здесь и навеки ушла.

Господи, где он, блаженный покой?
Сирое поле, разверстое небо.
Запах бурьяна и чёрствого хлеба.
Близкое сердце болит под рукой…

…И взяв Его – тая ознобный страх —
они над Ним в безумье злом глумились
в ночь с четверга, и обречённо бились
с холодной тьмой огонь и дым костра;
а Он, воззвав на крестный путь добра,
один за всех прияв венец и путы, —
скорбел душой – как жалок взгляд Петра,
как сладок поцелуй Иуды…

Птицей Русской обещано песню дивную спеть.
Тёмным роком завещано на чужбине сгореть.

Но – лишённая вещного, нищетой дорожа, —
Божьим даром да памятью богатеет душа.

Возгорается, теплится, разрастаясь в пожар,
Дар предвиденья вещего, обжигающий дар

Видеть юное, вечное, – пробуждения ждать
(Ночь и ночь над Отечеством, – ни души не видать).

Мрак туманный да слякотный, но пронзает его
Вера в связь нерушимую и в святое родство.

Честь, и совесть, и слово этой верой сберечь,
А покуда – постылая чужеземная речь,

И глухая, и тайная по России тоска,
И звезда твоя дальная – о пяти лепестках…

Неможется от голода сердечка неостылого.
Любилось бы, да лапают другие, говорю я.
Зовёт в постель по праздникам – постылого,
немилого.
С любимой без взаимности изводишь век, горюя.
Пообносилось времечко одёжкой под заплатами.
Всё жду-пожду… Спохватится. Поймёт.
Подскажут люди.
Обнимет и покается. Блудливой, виноватою.

Я ж и з н ь люблю по-старому.
О н а м е н я не любит…

В дорогу проводы недолги.
Чужих домов не греет рай,
где Богородица на полке
и Чудотворец Николай.

Где пыль мучная по запечьям
осела памятью разрух,
и смотрит пристальная вечность
глазами острыми старух.

О боль больших и малых станций!
Здесь провожали до путей
кормильца в первую с германцем
и во вторую – сыновей.

…Им по ночам родной, красивый —
и не рождённый снится внук.
Они одни. Они всё живы,
сердец прощальный помня стук.

Проходит жизнь. Уходят силы.
Прекрасна молодость во сне,
где живы все!
Но спят могилы
в чужой и дальней стороне…

На вокзале (в погоду метельную),
где буфетные столики в ряд,
человека без роду и племени
повстречал я в конце января.
В телогреечке незаштопанной,
в прохудившихся сапогах —
он людей просил полушёпотом
об оставшемся на столах.
Подбородок свинцовым отливом
неопрятной щетины пугал,
отвечали ему – кто брезгливо,
кто совсем ему не отвечал.
После стыд ел души закоулочки,
после кровью лицо обожгло,
а тогда я румяную булочку
положил в его руку незло.
Этот жест хорош в оккупации,
но как подло с набитым ртом
от чужой беды откупаться
невошедшим хлебным куском!
…Я проехал страну великую
до морей на восток и на запад.
Я впитал её многоликую,
её крепкий рабочий запах.
Но встречались они в народе,
эти люди – как их спасти? —
что десятками тысяч бродят
на большом железном пути.
Брат мой, ближний мой, неприкаянный!
Дай мне руку в горе своём.
Худо нам, когда мы не спаяны,
легче нам, когда мы вдвоём.