Виктор Денисов - Просите счастья у судьбы

Победным ликованием полны

Топили голоса в аплодисментах.

Всплеснула где-то жалобно гармонь,

Несмело в такт ей женщины запели.

Гармошка – есть гармошка, только тронь,

И взвихрится душа шальной метелью.

Веселье смыло тяжкую печаль.

Частушка с плавной песней громко спорят.

Купалось счастье в солнечных лучах,

Стесняясь переплаканного горя.

В сторонку сбились кучей мужики —

Фронтовики в поношенных пилотках.

Кто без ноги, а кто-то без руки,

Считали деньги на бутылку водки.

А дядю Ваню (без обеих ног)

Уже нахально мучила одышка.

И он друзьям ничем помочь не мог,

С утра успел хватить немного лишку.

Веселье потянулось по домам,

Но мы от счастья удержу не знали.

Свободные от бабушек и мам

Окопы рыли и в войну играли.

Потом идти домой пришла пора.

И время спать для нас настало следом.

А взрослые гуляли до утра,

Все провожали первый День Победы.

Я влюбился в тыщу первый раз.

И в кого, в кого скажите, люди?

Вот она сияет без прикрас

В суете обычных серых буден.

Я тону во взгляде милых глаз.

И тоскую, когда нет их рядом.

К ней бежал бы без дорог и трасс,

Лишь бы только обменяться взглядом.

Если интересно, кто она,

Ставшая мне близким человеком?

Это – моя верная жена,

С кем живу я более пол века.

(впервые опубликовано: газета «Заря Востока», 25 августа 2011 г.)

Наконец-то я у родных тополей. Такими их и представлял. Зеленой шеренгой стоят они, будто солдаты по стойке «смирно» вдоль изгороди бывшей нашей усадьбы, стройные, высокие. Это мы их с отцом посадили. Года четыре мне тогда было. Хорошо помню. Они весело шелестят листьями. Узнали меня. Радуются неожиданной встрече.

Тополя выросли, а улица прежняя. Такая же узенькая, с изгибами в местах, где желтеют глинистые овраги, постоянно обновляемые дождями. Только стали глубже и шире. По этой улице делал я свои первые шаги, пошел в школу. На ней играл со сверстниками.

Не вижу нашей саманной избушки. Вместо нее – большой кирпичный дом под ярко сияющей на солнце оцинкованной крышей. Он обнесен глухим деревянным забором, выкрашенным в цвет тополиных листьев.

Я смотрю на рядом стоящие дома, приветствую проходящих мимо меня людей (среди них не вижу знакомых) и чувствую, будто ко мне возвращается детство. Вместо огромного глазастого дома представляю свою самануху (так называла нашу избушку мама), усадьбу, обнесенную иссохшимся ивовым плетнем.

Длинной оказалась моя дорога на родину. Двадцать лет прошло с тех пор, как увезли меня отсюда. Потом жизнь так закружила, что только беспокойные журналистские дела позволили увидеть мне дорогой моему сердцу поселок и родную улицу.

Стою завороженный увиденным. И на память приходят незабываемые события последнего года жизни в этом поселке.

Они оставили трагический след в судьбе нашей семьи.

Сколько себя помню, отец с матерью всегда о чем-нибудь спорили. А я недоумевал: почему они ругаются. Делить-то нечего. Только разве нас с братом Колькой? Он старше меня. И на много. Когда я собирался учиться в школе, он заканчивал её. Было ещё небольшое хозяйство: куры, теленок. Вечером отец только с работы на порог – мать выставит на него свои круглые стеклянные глаза и постоянно одно и то же:

– Опять на пробку наступил?!

А у него, вроде бы, ни в одном глазу, как он всегда возражал.

– Или у бабы был? – продолжала она свой беспристрастный допрос.

– Да ты что, Поля?

Брательник мой сразу уходил из дома. А меня что-то удерживало. Любопытство, наверное. Я сидел обычно на полу у своей кровати, будто занятый игрушками, и впитывал в память каждое слово родительского скандала. Ещё боялся, что папка, не выдержав материнского напора, начнёт «воспитывать» её.

Обычно всё начиналось со звонкой оплеухи. Бывало, что мать после замолкала. А случалось, что оплеуха действовала на неё как красная тряпка на быка. И начиналась настоящая битва. Тогда вмешивался я: срывался с места и вмиг оказывался между дерущимися.

– Ирод! Ребёнка пожалей! – будто я был причиной их баталий.

Даже в шестилетнем возрасте я много не понимал. Когда Колька возвращался домой, рассказывал ему, что здесь творилось. Он только усмехался, прижимал меня к себе, гладил по голове и приговаривал: