Виктор Мамченко - Сон в холодном доме

Рыбак ушел в нехожую погоду —
Чтоб море было без луны и звезд, —
Приморскому покорен небосводу,
И ничего, что ветер бьется вхлест —
Норд-остом бьется, парусом играет,
А чайка в море — будто умирает.

Его жена, на каменистом пляже,
Как будто не плетет, а вяжет
Худую сеть, разодранную бурей,
Сейчас её дитя, играя ляжет
И на сетях спокойно вдруг уснет.
Стрижей косых неистовый полет

Сшибается под крышею понурой
Поет рыбачка песенку простую,
Следя за парусом, белеющим волной.
Но вот и ночь. И вновь тугую тую
Терзает ветер за ее спиной.
На западе — пожарище заката, —
Природы чудной ветреная плата.

К тугой груди прижав дитя, рыбачка
Идет к соседке — душу отвести:
Какая ночью в море рыбьем качка,
Как трудно прорвы в неводе сплести,
Как рыбу надо во-время продать,
И с мужем в море жить и умирать…

Над холмами приморскими светло
Звезда вечерняя пропала в туче,
Сгребает ветер тяжкою метлой
Кипенье волн, взлетающих всё круче,
И темная рыбачка смотрит в море
И, как влюбленная, не верит в горе.

Пришел рыбак под утро. Парус влажный
Он крепко с мачтой шкотами связал.
С уловом он — как если б счастье взял, —
Умчался вдаль куда-то ветер страшный…
Он в дом вошел, и сонную улыбку
Жены схватил, как золотую рыбку.

Сколько радости было от снега,
Он всю ночь будто шелком шуршал;
За окном моим тропкою бега
Узкий след, как от серны, лежал.
Был любим ею я до рассвета;
Время мчалось дорогой земной,
И дышала она, будто Лета,
Легкокрылой бедою и мной.
Как же так вдруг бежит, убежала,
Тяжкой дверью прикрыла себя,
А рассвет, без конца и начала,
Леденеет, беглянкой слепя.

Весь день тот был как счастье в тихом слоге
Зеленый свет простерся далеко,
Сжимала руку жарко и легко
Весна моя, веселая в дороге,
Чтоб всё неистовым казалось мне,
Как власть любви в невероятном сне.

И тихо бились в паутинке света
Глаза ее, бесстрашные в себе,
И не казалось мне — в такой судьбе, —
Что всё пройдет, как полыханье лета,
Как осени угрюмые дожди,
Чтоб вдруг зимой проснуться от «Не жди!»

Был праведный от часа и до часа
Тот день свободы — вечности часов,
Мерцала стрелка золотых весов
В руках любви, как солнечная масса.
Ах, жаждой полная весна моя.
Куда же ты… Так жаждой напоя!

Стоит зима у моего порога,
А ночь тиха, а ночь совсем не спит
Как тот замученный бессонницей пиит
Для трудной вечности любви своей
Средь Елисейских розовых полей.

Снежная оторопь степью курганною
Крылья раскинула в дальний полет;
Солнце февральское розою алою
Вспыхнуло в окнах и будто поёт.

Дева высокая, убранно белая,
Снежною пылью стоит у окна;
Мать всё поёт, у стола что-то делая,
Плачет о деве — как дева бледна…

Что же в окно, среди снежного топота
Снежного чуда и детского сна,
К мальчику тихо из вьюжного пропада
Солнечным тополем бьется весна!

Дивная песня метелится ветрами,
Жарко взлетает, как искры в огне,
Смотрит в глаза его буднями светлыми,
Инеем звездным мерцает в окне.

И не уйти от тревоги и радости, —
О как родная рука горяча!
Мальчику страшно от песни и жалости —
У материнского плачет плеча.

Больные тополи Парижа
На тротуаре — как в бреду,
В угаре, листьями колыша,
Они на родину бредут.

И потрясает дымный грохот
Их тополиную тоску,
В которой слышен речки рокот,
Несущей солнце по песку.

Квартальный ветер неумелый,
Пройдя предутренней волной,
Тревожно пух роняет белый
Над звонко-каменной землей.

Над крышами поток весенний
Прохладой розовой летит,
Как чудный сон стихотворений,
Еще не павший на гранит.

У моря Черного я помню Буг:
Он тих и стар у летнего порога,
Но осенью, как отрок-недотрога,
На море грозное кидался вдруг.

Вдали — и мост, в Варваровку, понтонный;
Чуть-чуть по-эллински он музыкой звучал;
По нем стучал натужный топот конный,
А Николаев — Ольвией скучал.