Леонид Вариченко - С царём в голове. Мастерская современного каприза

1. (Воцарение)

Да, в восемьдесят первом час пробил:

Морозы отступили без апломба,

Угрозы не рассеяв над Европой,

И Гриневицкий разразился бомбой —

«Освободителя» – таки-убил.

И в тот же самый незабвенный день,

Второго марта – экая досада —

Пройдя иной походкою по саду,

Всевоцарился Третий Александр,

Небрежно на Россию сбросив тень.

За гробом, прежде нового царя —

Вдова, Княгиня Юрьевская. Боже,

Ее звезда теперь зашла. И что же,

Распоряженье было – не тревожить,

Поздней – не вспоминать, в душе коря.

Сам Александр давно уже женат.

Жена – принцесса Дании суровой —

Мила, миниатюрна, образцова.

Был с нею, что ни для кого не ново,

Сговорен Николай, умерший брат.

_________________

* Карант – одна глава романа, состоящая из сорока строк (quarante – сорок, фр. ), или восьми пятистиший – сэнков (cinq – пять, фр. )

Итак: в семье любовь, любви той плод

В честь дяди назван тоже Николаем.

Трон – данность, хоть и не вполне желаем.

Страна – в либерализме, как мы знаем,

Как в чем-то жидком, в пищу не идет.

О фрейлине Мещерской память прочь

Давно прогнало осознанье долга.

Победоносцев ловит взглядом колким,

И растолочь, по-видимому, толки

О Конституции придется смочь.

Из многочисленных убийц отца,

Кого смогли, повесили уроком.

Анархия, как ни зови пороком —

Заразная болезнь. От Воли прока

Не много оказалось без свинца.

И время не стоит: и самолет

С Можайским прилетел, и генерала —

Героя Плевны спьяну вдруг не стало.

Смотря на все, пусть иногда устало,

Наш Царь был тверд и не спешил вперед.

2. (Дочь купца)

Купечества с искусством брак хорош,

Но для кого, пока что не решили.

Дозволенного рамки стали шире.

В Москве и Музы с властью задружили —

Открыл свой «Русский Драмтеатр» Корш.

Купец Фатеев ложу прикупил.

К открытию «Снегурочку» давали.

И хуже Римский-Корсаков едва ли,

Чем Глинка, да еще с Островским в паре.

Партер, как и галерка, полон был.

Уже и лету близился конец,

Фактически – открытие сезона.

В семнадцать лет и под венец резонно,

Уже пора. Какие тут фасоны!

И дочку в ложу усадил отец.

И возражений не было почти

У Анны по отечеству Петровны.

Что шутовство, что кушать макароны…

Приехала и села у колонны.

Отца не любишь, так насильно чти.

И началось, и хор себе вопит —

Сам не уснет и многих в зале будит,

И скрипки вряд ли кто-нибудь осудит,

Да и Островский, по либретто судя,

Довольно-таки непростой пиит.

Но лучший – Лель! Премного поразил,

Вернее что, конечно, поразила,

Поскольку женщина. И ариозо мило,

И видом не противна, не претила.

И досмотреть у Ани стало сил.

Впервые поглазеть на суету

Московских пустяков не возбранилось.

Потом не раз «Снегурочка» приснилась.

С затворничеством Анечка простилась,

Впервые вкус шампанского во рту.

И в довершенье выкинул отец

Один из номеров. Явился в ложу,

Купец-предприниматель, видно, тоже —

И двадцать пять, и не женат похоже —

Из Стружкиных, Мартын, ей-ей, хитрец.

3. (Аптекарь)

Владеть наследством начал он давно,

У Стружкиных мужчины жили мало.

Отца уж в семьдесят втором не стало,

До сорока немного не достало.

Глядь, и Мартын Миронычу вольно.

Но не творил сынок большого зла.

Строга маманя, Лидия Иванна,

Блюла хозяйство, как это ни странно,

Ложилась поздно и ставала рано,

И гордо честь вдовы купца несла.

В Борисовом фамильный дом стоял:

Конюшни – блажь покойного Мирона,

Поля, луга и псовые загоны.

Хозяйство и по тем годам огромно,

И челяди-прислуги счет не мал.

Хозяйка Лида успевала все:

Свое в порядке строгости хранила,

И к сестрам заезжала, не забыла,

Что неспособны править, хоть и милы.

А их Орехово доход несет.

Стоит в соседстве, не тяжелый крюк,

И все одно – завещано Мартыну.

Так что, как праздник, сластей на полтину,

В охапку нежелающего сына

И к теткам с пряниками, и не вдруг.

Однажды прихватило сердце враз.

На вид-то здорова была купчиха,

Но тут слегла. Мартын нежданно лихо

И лекаря сыскал в момент и тихо,

И научать себя не дал. Мать спас.

Потом и интерес завел себе

Таблетками да порошками боле,