Сабина Гольштейн - Флоw. Простые и не простые истории о жизни в потоке

На работе cекретарша лениво заваривала кофе, начальник, как всегда, опаздывал.

Клара посмотрела на свой живот. Каждый раз она поражалась своему соучастию в этом таинстве. В первую беременность она надеялась, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, и ей откроются все тайны бытия. Но живот рос и жил отдельной жизнью, а тайны так и остались за семью печатями. От этого было даже ощущение лёгкой обиды. Её использовали как сосуд, она не чувствовала себя волшебницей, творящей жизнь, скорее – инструментом для творения.

– Клара! Тебя Виктор зовёт, – сквозь грёзы к ней прорвался голос секретарши, – подготовь инструменты, у нас сегодня много народу.

Доведёнными до автоматизма движениями раскладывала инструменты, готовила смеси и лекарства. Стоматологическая клиника просыпалась, и уже стали появляться первые пациенты.

Она в принципе любила свою работу. Учиться серьёзно у неё не получилось. Сначала репатриация, потом буквально через год свадьба, потом через полгода рождение Рахели. Да, они поженились «по залёту». Она вспомнила налившиеся кровью глаза отца, немигающие, страшные, в упор разглядывающие щуплую тогда Мишкину фигуру. На неё отец даже смотреть не мог. Он презирал её в тот момент. Любимая дочка, отличница, надежда всей семьи. И вдруг беременность в девятнадцать лет. У него были совсем другие планы на её будущее. Слава богу, мама Миши помогла разрешить эту ужасную ситуацию. Она засуетилась и стала громко радоваться внуку…

Почему они все так были уверены, что у неё мальчик? Она чувствовала, что это не так, но хранила своё предчувствие в себе. Боялась их расстроить. Какими детьми они тогда были… Хотя что, собственно, изменилось с тех пор, кроме их тел, чуть более обрюзгших, стремящихся ближе к земле? В душе она оставалась всё такой же слегка замкнутой девочкой, обманувшей надежды самых близких ей людей. Это был обычный день в череде дней её жизни. Все так же сыпался песок в песочных часах, которые перевернули тридцать восемь лет назад её родители. А в животе у неё билось сердце нового человека. Они с Мишкой снова перевернули ещё одни песочные часы…

Арье Лейб сквозь дрёму вспоминал события недавнего прошлого. Ничто в его тихой, размеренной жизни не предвещало страшного конца. Он словно сейчас видел маленький покосившийся домик в деревне со смешным названием Кобылка в зелёной бессарабской глуши. Раннее утро, колодец. Мать, идущая тяжеловатой походкой с полными ведрами. Её обветренное, прекрасное лицо, русые волосы, выбившиеся из-под косынки.

Гойка – так насмешливо звал её отец за небесные глаза и римский профиль. Она действительно смотрелась невесть откуда залетевшей птицей среди смуглых и волооких сестёр. Отец грезил Эрец Исраэль. Он чуть не бросил их всех в погоне за этой мечтой. На его пути встал дед. Сильный был человек. Волевой. Без царя в голове. В деревне его не только боялась родня, но даже местная ватага парней старалась обходить стороной. Обещал найти и убить отца, если бросит семью. То ли совесть в отце взыграла, то ли действительно деда испугался, но никуда он не уехал. Жаль. Может быть, и не ушло бы тогда все их семя в золу Освенцима.

Никого не пощадила старуха с косой. Ни маленькую Рахель, ни отца, ни даже деда. Их старого, несгибаемого деда. Он ушёл первым. Слишком непокорным был его нрав, чтобы жить так, как им пришлось жить эти последние месяцы. Он просто вышел из колонны. Это было настолько неожиданно для конвоиров, что они не сразу осознали происходящее. Он успел отойти метров на сто, когда короткая очередь прервала жизнь Хаима-Янкеля Фиша, семидесяти лет от роду, снова обретшего свободу от очередного бренного земного существования. А они тогда продолжали идти. Он видел, как отец молча плачет и как смотрит мать взглядом загнанной гордой лани. Он тихо уснул, забывшись от тяжких воспоминаний. Откуда-то сверху уютно стучало материнское сердце. Они стали одним целым с ней, связанные общей судьбой. Верхний конус песочных часов его новой жизни был ещё полон, и песок сыпался вниз тонкой, ровной, убаюкивающей струйкой.

Какая-то вселенская печаль поглотила Клару. Ей не было внешних объяснений. На работе и дома все шло своим чередом. Таля благополучно отказалась от подгузников и полюбила щеголять по дому босоногая и голопопая. Шкодник Йонька часто этим пользовался, так и норовя залепить сестричке звонкую и очень обидную оплеуху. У Рахели бурлила своя жизнь. Ей скоро исполнялось восемнадцать, близилось окончание школы, и её с головой поглoтили экзамены.