Христина Кроткова - Белым по черному

Издалека донесся и смолк
Тонкий свист, покидаемый символ.
Точно слез накипевших комок,
Бледный свет накопился и хлынул.

Вот и старость стучится в мой дом.
Полно, ветер, трубить о победе.
Подплывает и машет крылом
Долгожданный седеющий лебедь.

Ты встаешь в беспокойстве — откуда же этот звук?..
Не сознавая зачем, в беспокойстве встаешь.
Снежный свет за окном, непонятная легкая дрожь.
Черный ветер напомнит: — Пора, неразумный мой друг! —

Ты внезапно решишься. Нет смысла дождаться утра
И опять увидать и предметы, и лица — не те.
Ты замрешь на мгновенье, прислушиваясь к темноте,
И опять тишина позовет троекратно: — Пора!

По небу полуночи, там,
Где ангел печальный летел,
И душу к себе прижимал,
И тихие песни ей пел, —

Я вижу теперь: над землей,
Закрыв неживые глаза,
Летит шестикрылый покой,
Стальные гудят небеса.

Как намять и символ, как знак,
Невольно заметный извне,
Как грозного оттиск жезла
На плоти, приявшей венец,

Как крепнущий звук голосов,
Едва уловимый пока, —
Твое восковое лицо,
Твоя снеговая рука.

Как много черных дней стоит за нами,
Как много белых, призрачных ночей.
Мы сделались отважными бойцами,
И выстрелы вспугнули голубей.

Узнали ненависти праведную ярость
И отомщения священный гнев
За жестоко поруганную старость,
За смолкший беззаботный детский смех.

Летят часы — мы все дружней со смертью.
Ни сожаленья нет, ни укоризн.
Все ближе безразличное бессмертье,
Обмененное на живую жизнь.

Мы выучили твердо: не для слабых
Огни свободы были возжены.
…Но где мы слышали знакомый этот запах
Сырой земли, дождя и тишины?…

Полувзглянув, предчувствием томима,
Увидишь ты в пылающем окне:
Хватаясь за неверный облак дыма,
Мертвец вскочивший мечется в огне.

Ужасное, знакомое виденье!
Я узнаю до жутких мелочей
Свое отчаянье и исступленье
И дымный вероломный облик… Чей?..

Все это напрасно. Ненужно и глупо жестоко.
Подумаем лучше о чем-нибудь вовсе ином —
О розах бенгальских, о нильских песчаных истоках,
О мудрых народах Востока, поющих и пьющих вино.

Но как же нам славить и петь, когда больше не сердит
Неудачная жизнь, когда боль разучилась сердить?
Пора помечтать нам о тихой, услужливой смерти,
Пора уже нам перестать о себе говорить.

Пора перестать уж над жизнью своей надрываться,
Приладив с расчетом половче бессмысленный груз,
И ждать, когда райским воротам помогут раздаться
Глоток кислорода и ампул спасительный хруст.

Пора позабыть о себе, вспоминая, как эхо,
Все, что было и не было в жизни, доступной для всех,
В этой жизни, невольной для всех, недоступной для тихого смеха,
И уже нам ненужной, как брошенный наземь доспех.

Над миром, над миром молчанье.
Засохшая грязь на стене.
Ночной отупевший фонарь. Миганье
И дрожь теней.

В застывшей гримасе — рыданье
И гнев: живут!
А в мире страданье
И смерть наяву.

Ни спать, ни молиться, ни ждать.
Облегченья
Не будет.

Ведь жертву Твою искупленья
Отвергли впредь навсегда
Безумные люди.
Бескровные губы стянуло презренье,
И вопли про тщетность спасенья
В тенях и гримасах под кожей плывут.
Оскал отвращенья
И боли: живу!

Над миром, над миром молчанье,
И где-то, как листья засохшие, звуки.
Рыданье, —
И надо ль жалеть?
И тени, как гады ночные, как муки,
Ползут по земле.

День за днем стучит топор,
Ровен, меток и нескор.
Неотступный, верный друг,
Надоевший мерный стук.

Зимним днем иль ночью летней
Замолчит удар последний.
Кончен путь, и будь доволен:
Дом последний приготовлен.