Александр Холин - Калинов мост

Спасибо, Господи, за боль
и за любовь, что мне послал.
Я жизнь – несыгранную роль —
еще в стихах не дописал,
недострадал,
недолюбил,
недомолился перед сном.
и недопонял, что не мил
кому-то в городе пустом.
Опять блуждаю по судьбе
то неприютен, то весёл.
И я опять скажу Тебе:
спасибо, Господи, за всё.
И снегом белым упаду,
когда полночный город стих,
и Вифлеемскую звезду
я отражу в глазах своих.

Эти огненно-снежные волосы
разжигают вселенский пожар.
И планету от полюса к полюсу
сотрясает подземный удар.
Знак огня: пепел в небе качается,
на луне оставляя следы.
Не пойму, как же он сочетается
с разделительным знаком воды?
От беды, как известно, не спрячешься —
пусть артачится дождь за окном,
пусть в огне саламандра маячится,
пусть в углу улыбается гном.
Эта огненно-медная женщина —
то ли счастье, а то ли беда.
Но от полюса к полюсу трещина,
но от сердца до сердца вода.

Жизнь потеряла всякий смысл.
Чего мне ждать?
К чему стремиться?
Летят сиреневые птицы
на мыс, где умирает мысль.
Где череп чёрные глаза
таращит в сумрачное небо.
Быть может, он несчастным не был,
его хранили образа.
От человека – ни следа.
лишь полночь молния пронзает.
Любовь взаимной не бывает
на этом свете никогда.

Ночь.
Над водой разливается
тяжкий гудок, будто стон.
Всё, словно сон, забывается,
всё превращается в сон.
Видел на свете не мало я —
в ликах старинных икон
есть чистота небывалая.
Всё превращается в сон.
Мыслил коснуться ладонями
счастья, что долго искал.
Но за бегами-погонями
только себя потерял.
Но за слезами незванными
тихий приходит покой,
нежно прикрытый туманами,
словно Господней рукой.
Звёзды на волнах качаются.
Пасха. Малиновый звон.
Всё, словно сон, забывается,
всё превращается в сон.

Снова Пасха. И снова снег.
Но, как – будто сто лет назад,
слышал я твой жемчужный смех,
видел я твой алмазный взгляд.
Снег на улице,
смех в душе.
Нет, скорее наоборот.
Ночь-красавица в парандже
изменяет планет полёт.
Ни назад пути, ни вперёд.
Святый Боже, оборони!
Топит снега водоворот
жизни призрачные огни.
Обмани меня – обними,
чтобы чёрный растаял снег.
Не молчи, молю! Позвони,
если я ещё человек…

Оставь меня, не надо сожалений.
Оставь меня, не надо томных взглядов.
Твоя любовь – лишь несколько мгновений
сверкала искрой в танце снегопада.
А надо ли жалеть и возвращаться
к раздавленным словам и жалким нотам?
Но так хотелось просто улыбаться,
но так хотелось лёгкого полёта.
Оставь меня, я не хочу печальных
твоих речей об истине глубокой.
И не тревожь касанием случайным:
я и с тобой останусь одиноким.
За окнами опять танцует вьюга
и чьи-то искры в танце улетают.
Как жаль – мы не увидели друг друга,
зима любви пришла, что б не растаять.

Боль мою не измерить словами.
Разливаются вспышки комет
над поваленными тополями.
Званных много да избранных нет.
Оборванец, скажи мне, родимый,
для чего ты родился на свет
бесприютный, с душою ранимой?
Званных много да избранных нет.
Обозначить чужие пороки —
легче лёгкого, вот в чём секрет.
Божий Сын тоже был одинокий…
званных много да избранных нет.
И, когда ты пройдёшь спозаранку
по тропинке не пройденных лет,
не разглядывай жизни изнанку.
Званных много да избранных нет.

Исчезают хрустальные замки.
По расхристанному календарю
хлопья снега, скуля, как подранки,
улетают в больную зарю.
Говорю.
Говорим.
Разговоры
вместо жизни и вместо любви,
словно снег,
что окажется скоро
каплей влаги.
Подснежник сорви,
закуси его нежную зелень
да смотри на восток, там, где снег,
будто егерем, мартом подстрелен
и где вьюга закончила бег —
берег сна, нескончаемый берег
не дождавшихся жён и невест.
А на стыке Европ и Америк
люпус люпуса всё-таки съест.
Так в подранков впиваются волки
и по насту, просевшему стон.
Лишь на замки хрустальных осколки
капли сна, словно слёзы с икон.