Александр Холин - Калинов мост

Познавая сущность Иисусности,
руки на груди сложив крестом,
быть хочу искусным в безыскусности,
но не указующим перстом.
Оставляя в прошлом страсть и страстности,
тайну покаяния познать
я хочу. Хочу причастности
к Истине Пресветлой.
Исполать!
Познавая сущность Иисусности,
руки на груди сложив крестом,
я познаю сущность Иисущности
в самом сокровенном и святом.

На этом весёлом свете
мне не нужны слова
и я на дорожной ленте
заметен уже едва
среди миллионов нищих
и мудрых, как жизнь, бродяг.
Здесь каждый чего-то ищет
и каждый чему-то рад.
Врага обретя и друга,
наперсника и лжеца
увижу, что ночь да вьюга
пила с моего лица.
На мудрость не хватит силы.
Для глупости нет ума.
И даже сырой могилы
меня не приемлет тьма.
Хромает по лужам ветер,
жуя нитяной мотив.
На этом веселом свете
я только любовью жив.

На медных крышах солнце пламенеет
и листьев пламенеющих обвал.
А кто из нас о прошлом не жалеет?
Кто не проигрывал, поверь, тот не играл.
Упал октябрь в Москву струною звонкой
и тонкий воздух сказочен и тих..
И ветерок пушистый, как болонка,
кружится, заплетая листья в стих.
Пустых не понимая рассуждений
о непреложном смысле бытия,
хочу запомнить счастье тех мгновений,
где никого,
где только Бог и я.
На медных крышах солнце пламенеет
и я твержу, как раньше повторял:
не радуйся тому, что ты имеешь
и не горюй о том, что потерял.

Летит над болотом зелёная мреть
и жизнь засосало в болото
настолько, что хочется лечь, помереть —
не слушать болота икоту.
Тускла позолота на Божьих церквах,
по кочкам бредут пилигримы.
И в этих не русских, но русских краях
всё зимы да зимы, да зимы.
Народ!
Помолись, оглядись не спеша —
на родине ты иль в изгнанье?
Тогда ты поймёшь, как рыдает душа,
как страждет она покаянья.

Ты меня разбуди, но только
не на утренней белой зорьке:
воздух утра хмельной и горький,
словно первой любви настойка.
Ты меня разбуди, но в полдень
нестерпимое солнце светит
или рыщет колючий ветер,
чтоб обиды свои припомнить.
Ты меня разбуди, но вечер
не для этого красит окна
негасимым кровавым оком —
не со мною он ищет встречи.
Ты меня разбуди, но в полночь
не моей ты желаешь ласки.
Лучше спать мне и видеть сказки,
чем невидящий взгляд запомнить.

Ты меня разбуди…

Постоянный страх оказаться вне
досягаемости земли.
И поэтому снова не спится мне,
если рядом жгут корабли.
Если душу тревожит забытый хмель
неземных продувных морей.
Если снова поёт беззаботный Лель
у закрытых чужих дверей.
Не стареющий странноприимный дом,
что на Млечном стоит пути,
где родился и жил, и умрёшь шутом,
где любимую не найти,
где ухватит за полу малины куст:
мол, куда ты, дурной, постой!
Воздух сумерек снова и прян и густ —
старорусский крутой настой.
С той ли, с этой ли стороны
ожидается дым-пожар?
Иль не молишься ты за ны,
куренной монах Кудеяр?
Ярость века сгорит в огне,
ляжет копотью в полземли.
И поэтому снова не спится мне,
если рядом жгут корабли.

Что-то в мире сложилось не так:
правит смертными одиночество,
будто стаи голодных собак
воздают нам последние почести.
Холод глаз.
И души пустота.
И такое сплошное безмолвие,
будто здесь никогда, никогда
не сверкала безумная молния.
Ни молитвы…
Ни Бога…
Ни сна…
Одиночество – страсть или таинство?
Не бывает средь мёртвых весна,
только страх да стремление к старости.
Счастлив тот, кто забудется сном,
ни грехом, ни стихом не отмеченный.
Чёрный ангел накроет крылом
твои нежные смуглые плечи.

Сегодня будет ураган.
Я это знаю, но
испепеление землян
не мной предрешено.
Виной всему гнетущий рок,
проклятие небес:
и сонно смотрит на восток
тысячелетний лес.
Оттуда – жизнь,
оттуда – смерть.
И на семи ветрах
последний смертный – интроверт —
развеет мёртвых прах.
И вой его вонзится в ночь,
как боль от сотен ран,
и улетит куда-то прочь,
и стихнет ураган.