Анна Брэдстрит - Поэзия США

У юноши-негра лицо в крови…

Петля взметнулась, взведен курок.

Линчует Го́спода Литл-Рок.

Мы в дружбе со злом. Мы
Плюем на диплом. Мы

Взалкали вина. Мы
Без сна допоздна. Мы

Залезем к вам в дом. Мы
Без жалости бьем. Мы

Нервируем джаз. Мы
Все сдохнем зараз.

Сижу перед домом я вечно одна,
На заднем дворе побывать я хочу,
Где грязный пустырь сорняками зарос:
Мне скучно от разных фиалок и роз.

На заднем дворе побывать я хочу,
В соседний квартал заглянуть,
Где стены чернее трубы дымовой,
Где можно играть прямо на мостовой.

Там дети живут как в раю,
И я буду жить как в раю!
Ну разве не здорово, что к девяти
Домой никогда им не надо идти?
Но мама сказала о Сьюзи Блэк:
«Порядочной леди не стать ей вовек,
А Джон, этот кончит, конечно, тюрьмой
Ты помнишь, ворота украл он зимой?»

«Так что же такого? — я маме кричу, —
Я тоже порядочной быть не хочу.
Уж лучше я тушью глаза подведу
И в черных чулках по бульвару пойду!»

Мод ходила в колледж.
Сейди без наук
Жизнь частым гребнем чесала
И не знала мук.

Все сложности, все проблемы
Сводил ее гребень на нет.
Бойчее Сейди девчонки
Не видел свет.

Она родила двух малюток,
Не побывав под венцом.
Чуть со стыда не сгорели
Мод и мать с отцом.

А как Сейди с жизнью простилась,
Ее дочек след простыл.
(Ведь им ее славный гребень
Завещан был.)

Теперь старушонкой ветхой
В колледж ходившая Мод
Одна-одинешенька в старом
Доме живет.

Когда наконец мы добудем свободу, эту прекрасную,
до жути прекрасную штуку, нужную всем, словно воздух,
полезную, как земля, когда наконец завоюем ее для
наших потомков,
когда свобода войдет в наш мозг, в наши нервы, в каждое
биение сердца,
превратится в инстинкт, в рефлекс, когда перестанет быть
раскрашенной пестро игрушкой в руках политиканов
этот человек, бывший раб, негр Дуглас,
избитый бичами и сосланный и все же мечтавший о мире,
где нет одиноких, где нет гонимых, затравленных,
этот человек с сердцем, полным любви, и острым умом
будет увековечен — о, не только риторикой статуй,
не только стихами, легендами и бронзовыми венками,
но жизнями, которые вырастут из его жизни, жизнями,
в которых найдут воплощенье его мечты
об этой прекрасной и необходимой штуке — свободе.

Было время, встречалась с мужчиной
в полосатой рубашке,
Гибким и хищным, как ягуар, а расставшись,
тосковала о нем
В шестидесятиваттном сумраке, горько рыдала:
«О любовь!», «О томительная, о мучительная
любовь!», «О обманчивая, о приманчивая любовь!» —
и вот
Вся в нитях жемчуга появилась на сцене,
к себе привлекая
Восхищенные взоры, блеснула золотыми
зубами — и запела…
Было время, жила в комнатушке, где
на облупленных стенах
Висели дешевые литографии, голубевшие
кукольным небом,
А люди боялись не только восстаний,
не только данных статистики,
Но и просто тревожного шуршания снега
за дверью, мечтали забыться — и вот
В расшитом бисером сатиновом платье,
в страусиных перьях она появилась на сцене,
Сверкнула улыбкой на нас и во тьме,
без огней запела…

Белые братья, слушайте,
Слушайте, черные братья.

Я видел руку,
Подносящую паяльную лампу
К извивающемуся черному телу.
Я видел руку,
Подающую знак
Стрелять по пикетам белых.
Это была
Та же рука.
Вдумайтесь, братья,
Та же рука.

Черные братья, слушайте,
Слушайте, белые братья.
Я слышал слова,
Которыми, словно колючей проволокой,
Разгородили нас.
Я слышал эти слова:
Грязный ниггер! Белое отребье!
Их произнес
Тот же голос.
Вдумайтесь, братья,
Тот же голос.