Анна Брэдстрит - Поэзия США

Соседский мальчик дефективен, так как мать
При семерых уже исчадьях в той клоаке
Пилюль налопалась или свихнулась в браке,
И вот — еще один: урод ни дать ни взять.

Сестре двенадцать. Ангел писаный, она
Сидит с уродцем этим кротко, как святая.
Он ручкой машет: Ciao, Ciao! [101] Привет (ит.). — повторяя
По-итальянски. А она, как день, ясна.

И от мадонны этой злость кипит моя.
Дуреха, знает ли, что все не так-то просто,
Чтоб оправдать или не оправдать уродства:
Маразм судьбы или паскудство бытия?!

И что: петля иль воля эта красота?
Благословенье ли? — Доверимся надежде,
Что и прекрасного коснется мудрость — прежде,
Чем в щель засвищет мировая пустота.

Пусть венчик радости твоей — ориентир
Там, где империи крошатся и светила.
Я улыбаюсь: — Ciao, Ciao! — через силу
И говорю, махнув рукою: — Это мир.

Что обещалось, что улыбалось, вызлатив крону,
Вечером с клена? Что там за говор листьев-цикад?
Вот уж отцы возвращаются, глухо стуча по бетону,
Каждый влачит свое личное бремя, косясь на закат.
В сумерках первых тает гортензий призрачный дым.
Первый светляк пышет светом холодным, и угомону
Вечеру нет, когда первые звезды всходят над ним.

Что обещалось, когда на заре стрижи шелестели,
С шумом носились в ярких лучах среди темноты?
Ружья подростков дружно гремят по стремительной цели.
Дети кричат, когда падает стриж с золотой высоты. —
Мал еще, чтобы стрелять, — так что годик, дружок, погоди.
Лучше бери свою птичку — (глаза ее остекленели) —
Можешь кричать: это кровь, — твое сердце трепещет в груди.

Что обещалось, когда уже к ночи дети сцепили
В длинный состав обувные коробки, и паровоз
Двинул — тук-тук — вагоны — тук-тук, — и окна поплыли,
В каждом свеча, и гудок разносился — у-у — в такт колес?
Ты убегал и, спрятавшись, слушал где-то в углу,
Как тебя звали через пустырь, где в веере пыли
Маленький поезд грустно мерцал и звал тебя — у-у.
Что обещалось, когда уже умерло все и потухло,
Словно бумага, вспыхнув впотьмах, — на тьму долгих лет,
И молчаливо съежился дом, и крона пожухла?
Воспоминанья свежи: сквозняком обдувает хребет.
Что там за скрежет: дверь распахнется настежь —
и хлоп?!
Да, что-то мы потеряли давно, простыл уж и след.
Спишь, а во сне открывается дверь, скрип — и озноб.

Много спустя стоял я один в знобящих потемках
Там, где ушли они в сон и фермы с лесами ушли.
Серо, и сердцу пусто в этих местах негромких.
Вдруг подо мною земля стекленеет и из земли,
Из глубины, где покоятся бренные их тела, —
Кости мерцают в фосфоре славы, светятся и —
Роберт и Руфь открылись… Но тьма, тьма свое взяла.

Что же, земля есть земля, и свет тот погас, и молча
Взгляд свой я поднял на мир, где были мы плотью, одной,
Роскошь лесов, неохватность полей и отблески ночи —
Рельсы вон там, и угольный скат, и город ночной.
И ее голос спокойный сказал: — Дитя, улыбнись. —
Так и его спокойный, как звезды над тишиной:
— Мы для того и ушли, чтобы все обещанья сбылись.

Были они людьми, страдали, ходили в длинных глухих
сюртуках с золотой цепочкой и при часах.
С дагерротипов глядят они пристально взглядом сурового
осужденья
Или с картин, написанных маслом, и, кто мог знать,
сколько боли в глазах,
Которые строго теперь отмечают наши печальные
заблужденья.

Некоторые составляли петиции, слог Джефферсона:
призыв и протест.
И патриота знавали позу: левая за спину или опущена
долу,
Правая к негодованию Господа громко взывала,
подъемля перст.
Был всегда дедушка-просветитель, приверженный
истинному глаголу.

Некоторые отдавались учебе, греков читали, отправясь
в лес,
Или живого искали эпоса в собственных подвигах
и морали,
Будь это Нестор [102] Нестор — в «Илиаде» старейший и мудрейший из греков, собравшихся под стенами Трои. , в свино-таверне погром учинивший, как
Ахиллес.
Когда Сэм Хаустон [103] Сэм Хаустон (1793–1863) — американский политический деятель, в 1836 г. ставший президентом Техаса перед его присоединением к США. умер, на перстне одно лишь слово:
— Честь — прочитали.