Константин Бальмонт - Константин Бальмонт и поэзия французского языка/Konstantin Balmont et la poésie de langue française [билингва ru-fr]

D'où venons-nous, pâles ainsi,
De l'avenir, du passé sombre?
Tu souffres, et j'étouffe aussi:
Que contemplent nos yeux dans l'ombre?

На грудь мою, полную трепетной муки,
Из грустных очей твоих слезы бегут.
О, светлым потоком текущие звуки,
В которых сердца наши вместе плывут!
Как будто бы самая песня страдает:
В ней слышны рыданья, в ней слышны мольбы.
В блаженстве и муке душа утопает,
Полна бесконечно-печальной борьбы.
Зачем так бледны мы? Что грусть навевает?
Грядущее? Прошлого черные дни?
Ты плачешь… С тобой мое сердце рыдает:
Что там предстает перед нами в тени?

La sirène avait tes yeux clairs,
Tes chers yeux, inconstants et vagues,
Tes yeux pâles et sans éclairs,
Tes yeux de la couleur des vagues.

Et la sirène avait ta voix,
Ta voix troublante d'enfant blonde,
Quand elle attirait autrefois
Les marins sous la mer profonde.

Et n'avait-elle pas ton cœur,
Lorsque la perfide adorable
Souriait, de son air moqueur,
A ces morts couchés sur le sable?

Во взоре твоем точно бьется волна:
Сияет в нем ласка, в нем дышит измена.
Такою же лаской коварной полна
И взором таким же — пленяла сирена!

Когда она голосом нежным пловцов
Манила в объятия бездны пустынной, —
Тот голос был твой — полный ласковых слов,
Дрожащий любовью и детски-невинный!

И в миг, когда в бездне корабль погибал,
Когда над тонувшими искрилась пена, —
Твой смех обольстительно-нежный звучал,
Твоею улыбкой смеялась сирена!

Judith a dévoué son corps à la Patrie;
Elle a paré ses seins pour son terrible amant,
Peint ses yeux, avivé leur sombre flamboiement,
Et parfumé sa chair, qui reviendra flétrie:

Et pâle elle est allée accomplir sa tuerie…
Ses regards fous d'extase et d'épouvantement,
Et sa voix, et sa danse, et son long corps charmant
Ont enivré le noir cavalier d'Assyrie.

Tout à coup, dans les bras du maître triomphant,
Elle eut l'affreux dégoût de lèvres l'étouffant…
Puis l'homme s'est couché, pris d'un sommeil de bête.

Dans l'horreur de l'amour autant que de la mort,
La femme sur le mâle a frappé sans remord,
Et froide, et lentement elle a scié sa tête.

Полна любви к отчизне, рабством угнетенной,
Она красу свою ей в жертву принесла,
И с нежной песней, ясным смехом озаренной,
К ужасному любовнику пошла.

Она идет… Горят алмазные запястья…
Предстала перед ним она, как дивный сон, —
И жгучим взором, пляской, полной сладострастья,
Вождь смуглый Ассирии опьянен!

Свой взор к нему она все ближе наклоняла,
И вдруг в объятья к ней он, торжествуя, пал
И, страстью трепеща, ей ласки расточал,
И, трепеща стыдом, она его ласкала…
Потом, забывшись, он уснул животным сном…

С смертельным ужасом, отчаяньем, стыдом
Она стоит, его восторги вспоминает,
Дрожа склоняет взор над палачом своим,
И вдруг, сама — палач, блестящий меч вздымает, —
И тяжкий меч, сверкнув, упал над ним!

Tel, nu, sordide, affreux, nourri des plus vils mets,
Esclave — vois, mon corps en a gardé les signes —
Je suis né libre au fond du golfe aux belles lignes
Où l'Hybla plein de miel mire ses bleus sommets.

J'ai quitté l'île heureuse, hélas!… Ah! si jamais
Vers Syracuse et les abeilles et les vignes
Tu retournes, suivant le vol vernal des cygnes,
Cher hôte, informe-toi de celle que j'aimais.

Reverrai-je ses yeux de sombre violette,
Si purs, sourire au ciel natal qui s'y reflète
Sous l'arc victorieux que tend un sourcil noir?

Sois pitoyable! Pars, va, cherche Cléariste
Et dis-lui que je vis encor pour la revoir.
Tu la reconnaîtras, car elle est toujours triste.

Вот, грязен, страшен, наг, отбросами кормим,
Я — раб, взгляни: клеймо, на теле знак, не скрою.
Но вольным я рожден над бухтой голубою,
В ней зеркало нашла гора верхам своим.
Счастливый остров мой. Зачем расстался с ним?
Коль Сиракузы ты, и пчел, и склон с лозою
Вновь узришь, возвратясь за лебедем весною,
Спроси о той, кого любил я, был любим.
Найди. Скажи. Я жив, хоть боль многострадальна.
Увижу ли ее глаза, фиалок цвет?
Лазурь небес родных — улыбкой в них — зеркальна.
А тонкий свод бровей победно в ночь одет.
С ней свидеться опять — иной надежды нет.
Ее узнаешь ты: она всегда печальна.

Qui que tu sois, Vivant, passe vite parmi
L'herbe du tertre où gît ma cendre inconsolée;
Ne foule point les fleurs de l'humble mausolée
D'où j'écoute ramper le lierre et la fourmi.

Tu t'arrêtes? un chant de colombe a gémi.
Non! qu'elle ne soit pas sur ma tombe immolée!
Si tu veux m'être cher, donne-lui la volée.
La vie est si douce, ah! laisse-la vivre, ami.

Le sais-tu? Sous le myrte enguirlandant la porte,
Épouse et vierge, au seuil nuptial, je suis morte,
Si proche et déjà loin de celui que j'aimais.

Mes yeux se sont fermés à la lumière heureuse,
Et maintenant j'habite, hélas! et pour jamais,
L'inexorable Érèbe et la Nuit Ténébreuse.