Владимир Высоцкий: Я не люблю…

Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, —
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла —
И ускакала на длинных и тонких ногах.

Некий чудак и поныне за Правду воюет, —
Правда, в речах его правды – на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует!..»
Если проделает то же, что явная Ложь!

Часто, разлив по сту семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть, – это чистая правда, ребята, —
Глядь – а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь – на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь – а конем твоим правит коварная Ложь.

Был побег на рывок —
Наглый, глупый, дневной, —
Вологодского – с ног
И – вперед головой.

И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.

Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» – старая пила,
И осенили зна́меньем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.

Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы, —
А за нами двумя —
Бесноватые псы.

Девять граммов горячие,
Аль вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.

Нам – добежать до берега, до цели, —
Но свыше – с вышек – все предрешено:
Там у стрелков мы дергались в прицеле —
Умора просто, до чего смешно.

Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!

Где-то виделись будто, —
Чуть очухался я —
Прохрипел: «Как зовут-то?
И – какая статья?»

Но поздно: зачеркнули его пули —
Крестом – в затылок, пояс, два плеча,
А я бежал и думал: добегу ли? —
И даже не заметил сгоряча.

Я – к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он – на боку
И мозги распластал.

Пробрало! – телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьет трехлинейка —
Прямо как на войне!

Как за грудки́, держался я за камни:
Когда собаки близко – не беги!
Псы покропили землю языками —
И разбрелись, слизав его мозги.

Приподнялся и я,
Белый свет стервеня, —
И гляжу – кумовья
Поджидают меня.

Пнули труп: «Эх, скотина!
Нету проку с него:
За поимку полтина,
А за смерть – ничего».

И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом – за вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону – за наградой,
А я – за новым сроком за побег.

Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил —
Аж два раза устал.

Зря пугают тем светом, —
Тут – с дубьем, там – с кнутом:
Врежут там – я на этом,
Врежут здесь – я на том.

Я гордость под исподнее упрятал —
Видал, как пятки лижут гордецы, —
Пошел лизать я раны в лизолятор, —
Не зализал – и вот они, рубцы.

Эх бы нам – вдоль реки, —
Он был тоже не слаб, —
Чтобы им – не с руки,
А собакам – не с лап!..

Вот и сказке конец.
Зверь бежал на ловца.
Снес – как срезал – ловец
Беглецу пол-лица.

…Все взято в трубы, перекрыты краны, —
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить – пусть они болят!

В младенчестве нас матери пугали,
Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой, —
Они в сердцах бранились – и едва ли
Желали детям участи такой.

А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью
по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?

Мы Север свой отыщем без компа́са —
Угрозы матерей мы зазубрили как завет, —
И ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.

Мольбы и стоны здесь не выживают, —
Хватает и уносит их поземка и метель,
Слова и слезы на лету смерзают, —
Лишь брань и пули настигают цель.

И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью
по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?

Про все писать – не выдержит бумага,
Все – в прошлом, ну а прошлое —
былье и трын-трава, —
Не раз нам кости перемыла драга —
В нас, значит, было золото, братва!