Эли Сигельман - Розовый талисман из коллекции Les Orientaux Latins. Стихи

И тут же звучали басовые ноты мелодий
палисандра, сандала, амбры
и бобов тонки, и ванили и корицы.

И их повторяли высокие ноты, меццо-сопрано
смородины, груши, гуавы.

И они подтверждались мудрым запахом
кедра и имбиря.

И сладость жасмина
смешанного с индийслкой коноплёй
напоминала мне о тебе и свежести,
только что, выглаженного белья.

Во Флоренции,
между площадью Синьории
и мостом Понте Веккьо, в галлерее Уффици,
на стенах жили портреты,
в любви и ревности, и умирали, не умирая…
и рядом текла цвета жёлтой глины, река Арно.

Резвые кочевники на маленьких лошадях
мчались по русским степям
и силой жестокости,
и жестокостью силы,
и верностью коварства,
и его же неверностью
разбавляли славянскую кровь
татаро-монгольской, если, конечно, есть такая…

И красные петухи клевали сухую солому крыш.
И их налитые огнём гребни
были видны за сотни вёрст.
Но никто не спешил на подмогу.
И деревни горели.
И лёгкий пепел пожарищ
мутил воду в ручьях и колодцах.
И лён, и рожь, и пшеница
зарастали бурьяном и дичали.

А там, в высоте, светились давно умершие,
уже никому не нужные, звёзды.
Им когда-то удивлялись боги.
Боги, которых почитали
Вавилон, Афины, Куш.
И Рим, и Карфаген…
И только суеверная Иудея
избрала себе никому неплонятного бога.
И за это платила и платит…

И солнце больше не восходит на востоке
и не заходит на западе.
И давно уже не текут реки вспять.
И в пустыне песок не скрипит на дюнах.
И ветер не срывает пену с верхушки
девятого вала.

Неподвижный, Мир устал от боли.
И скрылся розовым талисманом
под подушкой в гареме султана.

Под окнами гарема росли розы,
о которых этот стих и написан. 1 1 LES ORIENTAUX LATINS: The Latin Orientals коллекция из шести перфюмов. Айзенберг. Париж. Один из них Rose Talisman.

Прошлым летом, сорок лет тому назад,
Я увидел себя твоими глазами
Точки, запятые, восклицательный знак.
И цвели, и чем-то пахли белые розы
в висячих садах Вавилона.

Сорок лет тому назад, прошлым летом,
Я коснулся моих губ твоими губами.
И понял чем пахли белые розы
в висячих садах Вавилона.

Они пахли потухшим желанием
морского прибоя.
И сыростью подвалов.
И сухостью трав в овраге.

И раскалённостью песка в пустыне.
И кривизной падения скалы в пропасть.
И двадцатилетием твоего тела.
И снобизмом твоего возраста.
И гибкостью твоих ног.
И мягкостью твоих рук.

Прошлым летом, сорок лет тому назад,
я знал чем пахли белые розы
в висячих садах Вавилона…
и погружаясь в тайну твоей улыбки,
среди горящих пожаров
и пепелищ пожаров потухших,
я знаю это сейчас.

Если долго смотреть в эту пропасть,
эта пропасть вас околдует
пустотой и мерцанием звездным,
грациозным в бездну падением.

Окунувшись в омут молчания,
околев под сутулым забором,
объяснившись в неверности вере,
тело взяв чьё-то долгим измором,
в эту пропасть упасть и забыться.
Захлебнуться в празднике плоти,
в ощущение вечности страсти
и забыть о грядущем ненастье.

Мандариновым запахом рая,
как шампанское море играет,
и волна лениво качает,
и волна волну догоняет.
И цветы на клумбах – конфеты,
трюфелей шоколадное счастье,
растекаются привкусом сладким
пробуждают желание отдаться.

И луна рефлектором плоским,
нарушая, покой отражает.
Гладят лапой туманы вслепую
кудри джунглей и плешь торфяную.
Полнолуние мысли смущает,
в неразгаданном смысле любви
они чёткость свою теряют.
И ничего нового не происходит.

Я флиртовал с тобой, и только…
а ты ждала цветы,
и может быть серьёзных отношений,
и может быть физической любви…

Но знаешь, мы ведь все
не до страдали,
не до мечтали,
не до простили
кого-то и когда-то…
И в этом ли моя вина?
Мир так устроен.
И в поле ты один не воин.

И посреди молчания пустыни,
или под сводом вековых деревьев,
в мансарде, свечой уныло освещённой,
всегда усыпаны следами междометий,
воспоминания о том приятном флирте,
который был лишь суррогат тоски.