Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Во, опять: народ собрался.
Видно, чтобы я трепался,
Видно, чтоб с уделом свыкся
Бултыхать по водам Стикса
Легкое свое весло,

Во чего народ собрался,
И чего кричит: «Попался».
Я бы, ясно, отказался…
Так ведь брюхо подвело!

Брысь, «спецы», певца не троньте:
Я ж не «Повесть о Довмонте»,
Не-а – о Томе Лермонте
Людям стану говорить,
Чтоб народу послужить.
И покушать (и попить).

Было, чтоб я сдох на месте,
Здесь вчера персон, так, двести, —
Всех свидетелем возьму —
Я трепался чин по чину:
Как и кто нашел детину,
И боялись почему.

Ну, а кто (пардон) не слышал,
Повторю: был день, и вышел
Из терпения Господь.
И тогда одна старуха
Родила в кусточках плоть,
Разъязви ее проруха.

И да ладно б – мальчугана,
А ведь просто хулигана,
И с волынкою в руках,
И играет. Поглядела —
Да душа и отлетела
(Вот чего наделал страх!)

Тою ж ночкою холодной
Так подмерз певец народный,
Аж казался глыбью льда…

И в таком-то «чуде-юде»
Выполз, прям в деревню. К людям.
Что вы скажете – беда.

Ну и ладно; приютили —
Лед тихохонько срубили
С темени – глядят – урод.
Нос кривой. Огромен рот;

Плюс волынка: мразь и диво!
В морду зырк. Хвать торопливо,
В зыбку плюх: «Лежи! Шельмец».
(Больно. Тяжко ж для сердец
Взращивать такую нечисть).

Ах! Мон шер! Ты в ходе речи-с
Вспомнил чтой-то (сморщил нос):
«За морями, за лесами,

За высокими горами»,
Да? Певца пробрал понос.
Эпигонство-с – стиль дешев.
Вот вам Бог. Порог. Ершов.

Растет мой герой (и зовут его Том).
В момент он село превращает в Содом —
Уродлив он, неряшлив Том;
И «страшный шалопай».

Рубаха торчит у него из порток.
Старушка кричит: «Заправься, сынок!» —
А только скалится Том Лермон
(Пугает ее, негодяй!).

Ол дэй лонг жарит на волынке
Веселый мальчик Том Лермон:
Глядит на ворлд, как на картинке,
И смотрит лайф, как будто сон.

Плевать хотел он на законы.
На горький хлеб. На честный труд.
Набить бы лишь живот (бездонный),
Другие сеют пусть. Пусть жнут!

Другие пусть: 1) Готовят плуги;
2) Везут дрова из зимней вьюги;
3) Он – будет греться. Да храпеть…

В обед зайдет в семью (любую),
Да схватит порцию (большую).
И ведь попробуй что заметь —
То он – в огне ему гореть —
Такую харю скорчит злую,
Что сам своим словам не рад:
Как будто бы попал ты в ад!
(Позорил землю он родную).

А вышел раз в деревне той
Ужасный голод: лютый, смертный, —
Домам грозивший пустотой…
Как впрочем каждою весной.

Навалился тихим злом
Глад на нищие халупы.
С каждым днем – худые трупы
Прибывают…
А в снегу голубоватом —
Хруп: ломаются лопаты.
…Тихими голосами,
Правда, со слезами,
Старушонки напевают,
Будто ведьмы эти трупы отпевают!
Да по лесу все на лыжах
Врозь охотники бегут.
«Выжить. Выжить. Выжить. Выжить», —
Лыжи ломкие поют.
Зверя только не убьют.

Над деревнею пустой
Вяз скрипучий протянулся
Голой старческой рукой.
И, в мертвящей белизне,
Купол неба изогнулся
И застыл в ужасном сне!

Из глубоких, древних недр
Вылез голод остроплечий.
Время близилось к весне.

В страшный голод зверь поскрылся
По-от всех охочих глаз —
Тот, кто лесом дальше смылся —
Тот и шкуру, значит, спас…

Иссушенный, как скелет,
По снегам охотник
След
Из последних сил все ищет.
Только упадет он в снег,
Так умрет.
Вот в доме нищем
Мать стенает над дитем:

“Ты уж, дитятко родное,
На всю на Англию одное,
Подожди совсем чуток.
Еще солнца край высок,
Нынь отец домой-т вернется!”
А отец не шевельнется.

– Что ж в этот голод Том Лермон?
– Бездушный негодяй!
Забыв и совесть, и закон,
Не делал ничего:
Сидел и страшное лицо
Свое не закрывал,
Голодный, безобразный рот
Все шире разувал.