Вячеслав Ладогин - Спички

Да стул, пардон муа. На шторах кисти.
Хрусталь плюс сухие листья равно зима.
Красавицы портрет в овальной бурой рамке —
Она проходит в дамки сто тысяч лет.

…Желтеет абажур с блестящими кистями
Над чаем, над гостями н «авек тужур».
Сервант, сервиз открыт, хлоп – злато на фарфоре
Шапчонкою на воре чудно горит.

Хлоп – содержанье дней – душевные нарывы,
Людских судеб извивы, бег злых страстей.
Гоп – это разделить я с каждыми обязан,
Раз пуповиной связан с глаголом «быть».

Что говорить о том, что мы не виноваты!
Простите нас, пенаты в дому пустом!
Ничейно тут жильё, ничейны здесь пожитки,
Тут – общее до нитки, всё не моё.

И есть ли что, чему среди немых развалин
Я всё-таки хозяин в своём дому?
Гоп – так же, как и встарь – обобществленье:
Равны в житейском тленье я – раб, я – царь.

Муза без отчества, в синих цветочках халат,
Смуглая старожительница коммуналки
Из двадцати пяти комнат дом №… по Фонтанке,
Где коридоры во мраке коричневом спят,
В четверть накала далёкие лампочки ватт
Сорок горят —

Муза без отчества тёмной от старости ру-
кой ощущая костыльную тряпку на ручке,
Грязное жёлтое дерево в кадр Бертолуччи
Втягивает по линялому в проплешь ковру
К жёлтым перинам, решив: нынче нет, не помру,
И под себя не насру.

Тело худющее смуглого цвета блокады,
Где черноту с белокожестью немец смешал
На произвольной палитре, – надсадно дыша,
Хрипло гортанью свистя – в двери выползти надо,
Тощая в выпуклых венах немеет нога-то,
Экая гада.

Вздёрнут подмышку костыль, задирая халат,
И на здоровую ногу, засалена, шлёпка
Чудом христовым наделась, и светится тропка
По коридору. Как в тыл дерзновенный десант
Выброшен мощный, старуха бредёт наугад.
Жители спят.

Здесь Александров, там Крутовы, там – Ромашовы,
Строй из дверей, а в конце зеленеет сортир
Масляной дверью… нога, дрянь, фашист, дезертир,
Слушать не хочет команд своего боевого
Маршала Музы без отчества. Твердое слово
Ногу сурово

В бой призывает. И вот – дверь перед ней.
Крашенный синим бачок, цепь висит, свинцовея,
Ручка оборвана жёлтая. Бог, впрочем, с нею,
Крашенный маслом стульчак… важно сесть ей скорей,
Ибо нога. Ибо и на закате ей дней
Стыдно людей.

Опорожнение. Грохот унёс нечистоты.
«Не под себя», – шепчет Муза без отчества, «не
Бабкину гажу перину»… и шепчет в густой тишине
Правой ноге: «что ты прыгаешь, дурочка, что ты…
Угомонися, немного осталась работы,
Сдохну и всё тут.

Родился в Питере, друзья,
Жил у Пяти углов.
Я не сужу людей, но я
Сужу временщиков.
Кто мой герой, душа моя? —
Купец Калашни-ков:
Он, не судя людей, как я,
Судил временщиков.

В 12-м часу побрёл, зевая, в спальню
Борис Пудведев. Он в разводе, спит один.
Куда как слаще спать на кожистом диване,
Хотя нешуточный альков есть, балдахин,
Пудведев спит «по-холостяцки, по-простому»,
Как любит сказануть, легонечко хмелён.
Сорочку положил на стул. И брюки. К слову,
Без скобок доложу: пожалуй, складен он…
Животик есть, да ведь не пузище – животик!
Немного дряблости на ляжках. В целом – всё ж
Борис Михайлович – стройняшка. Прехорош!
Любашечка звала его: «Борюнь, мой котик».
Но Любки нет. Один. Что ж, раз таков расклад!
Сам плюхнулся в постель. И простыни хрустят.

Чу! Нос задвигался, ища непроизвольно
Источник запаха мертвецкого вокруг.
Глаза прикрытые раскрылись недовольно.
Борис Михайлович наморщил лоб и вдруг
Спустил лениво на пол ноги: «Чем воняет»? —
Борис бормочет сонно, – «что за чёрт»?
Ба! На подушке, презелёный возлегает
Исштопанный носок. Герой разинул рот.
Опомнясь же – как звезданёт по этажерке.
Ну, братия мои, не спать служанке Верке!
Звонок. Вот и она. Дрожит в руке носок.
Торнадо бешенства свирепствует в обоих:
Борис Пудведев – монумент в трико трусов —
Дымится и шипит: «Вас, Верочка, с любовью
Поздравить? Где баран, грешивший впопыхах
На фирменном белье, в неслыханных носках»?
Бряк Верка в обморок. Секьюрити уносят
Носок, а с ним и Верку. Коньяку
Пудведев грустный принести из шкафа просит.
Ложится. Егозит на правильном боку.
И чувствует могильный запах несусветный…
Носок!!! И задрожал, крестясь, Бориска бедный.