Игорь Кохановский - Игра на вылет

Нередко вечерами,
когда калымить лень,
с шофёрами-друзьями,
умаявшись за день,
любил, как балабошка,
поспорить ни о чём,
и, скинувшись по трёшке,
размяться портвешком.
– Ну, что твоё «Динамо»?
Пильгуй твой – ни в дугу…
– Да спорим, вашу маму,
что врежем «Спартаку»!
Так с часик о футболе
галдят наперебой.
Но, словно поневоле,
почти что сам собой
заходит о работе
нетрезвый разговор
и на весёлой ноте
хвалительный разбор
начальников, которых
приходится возить,
а в пьяных разговорах
ещё и возносить.
«Мой вечно после смены
припишет мне часок.
А тут на днях из Вены
рубашку приволок.
“Вот, – говорит мне, – хлопок,
синтетика – мура”.
Он что-нибудь из шмоток
всегда из-за бугра
везёт. Я благодарно
кручусь по мере сил».
– «А мой мне тут недавно
сто чеков отвалил.
«Езжай, – сказал, – в “Берёзку”,
купи чего-нибудь…»
Такой мужик – свой в доску
и не дурак гульнуть.
– «А мой всегда мне виски
и “Винстона” блочок.
“Учи, – твердит, – английский”,
Учу, как дурачок».
– «Нет, виски – это лажа.
Джин-тоник – это да!
И тоник с водкой даже
неплохо иногда».

Как на доске почётной,
светился каждый лик.
Но хмель разгорячённый
развязывал язык.
И вдруг один патлатый,
молчавший до поры:
«Да бросьте вы, ребята,
да все они воры,
как те воры в законе,
которые царят,
на нарах лёжа в зоне,
и только чифирят
да держат толковище
средь избранных блатных,
других держа за нищих
да за рабов своих.
Все их квартиры, дачи,
машины и чины,
они, всех нас дурача,
украли у страны.
Мы все для них – шестёрки,
нам с барского стола
объедки да ошмётки…
Моя бы власть была,
да я бы их, подонков,
давил, едрёна мать…»
Одёрнули негромко:
«Ну, хватит выступать».
(Немыслимо далёко
хмельной храбрец зашёл,
и мог бы выйти боком
ему такой прокол.)
Притихли. Промычали
затёртый анекдот,
скорей пройти не чая
опасный поворот.
«А ты чего, Серёга,
молчишь про своего?»
– «Да я совсем немного
пока возил его».
Серёгу-бедолагу
жалели все сейчас.
Попал он в передрягу —
напился как-то раз.
И после этой пьянки
(не вышло скрыть конфуз)
перевели с Лубянки
в писательский Союз.
И одного из штата
его секретарей,
тоскуя виновато,
теперь возил Сергей.
«Он чокнутый немного
и жадный, как шакал.
Под “банкой” всю дорогу,
в упор бы не видал».
– «А пишет что?»
– «Не знаю. Спросите у него.
Я книжек не читаю,
пока не до того.
Какие-то поэмы,
как будто про войну.
Его бы мне проблемы,
ему – мою вину…
Навара – никакого.
Попал я – как в тюрьму.
Так вышло бестолково…
Не дай Бог никому».
Участливо молчали,
мол, да, не дай, Бог, нам,
и от его печали
спешили по домам.
И каждый, так невинно,
подумал не впервой,
что жизнь его – малина
в сравнении с любой,
той, что в его отчизне,
бредущей в никуда,
под стать убогой тризне,
продлённой на года…

В коротком приказанье:
«На Чистые пруды!»
и в тенях под глазами —
усталости следы.
(«К Татьяне… Что фигура,
что фейс – кругом беда…
Вот так, губа не дура
у шефа завсегда».)
«Сейчас семь тридцать. Значит,
заедешь к девяти.
Потом – меня на дачу,
а сам – крути-верти
часок-другой».
Чуть пьяный,
шеф аж зашёлся весь,
поняв, что у Татьяны
он свой оставил кейс.
Браня себя «балбесом»,
страхуясь от беды,
он Виктора за кейсом
на Чистые пруды
послал.
Бродя по даче,
твердил мать-перемать,
немало озадачен,
что мог так оплошать.

«Простите, шеф оставил
свой кейс и взять просил», —
не зная «светских» правил,
он явно скован был.
Она стояла рядом
и Витю словно жгла
дурманным ароматом
постельного тепла.
И, нехотя прикрывши
халатом наготу,
сказала еле слышно
ему, как в пустоту:
«Вы можете вернуться…
опять ко мне… потом?»
Он смог лишь улыбнуться,
ответив ей кивком.

«А может, лезу в петлю?
Но как бы шеф узнал?
Не видит же сквозь землю,
хотя и генерал?
К тому же баб – навалом,
бери хоть всех подряд,
и все за генералом,
как в очередь, стоят.
И Нинка, и Елена —
те тоже ничего,
и все попеременно
не чьи-то, а его.
Теперь, как говорится,
чуток повременим…
Не грех бы поделиться
бабцами и с другим
на ночь одну хотя бы…
Нет, в жизни не прощу,
когда такую бабу
сегодня упущу».

Нажал звонок, не веря
во всё, что впереди…
«Иди ко мне скорее…
Я заждалась… Иди…»