Борис Штейн - Рюкзак, наполненный стихами

А солдаты шли колонной.
Резал воздух марш немецкий.
Барабан без передышки
то чеканил, то дробил.
Офицер был пьян порядком.
Потому стрелял не метко.
Раз – в раввина, два – в раввина,
только с третьего добил.

Ну не надо, тетя Рая!
Ну не надо, полно, полно.
ОН не видит, ОН далеко
В бесконечных небесах.
Не крутите дальше пленку,
я хочу навек запомнить
гнев и ужас, гнев и ужас
в тети-Раиных глазах!

Я вторгаюсь в его столицу.
Я лечу на исходе дня.
Я убью моего убийцу,
Чтобы он не убил меня.

Я ему говорил, бывало:
– Откажись от своих затей!
Разве солнца и неба мало
Для твоих и моих детей?

Ешь да пей, да живи в охоту,
Обихаживая семью.
Да работай свою работу.
Он заладил одно: «Убью!»

Сколько раз меня убивали!
Миллионы и больше раз.
И свинцом меня поливали,
И пускали в легкие газ.

Чтобы не был я шахматистом,
Пианистом и скрипачом,
Чтобы не был я футболистом,
Архитектором или врачом.

Но я выжил. На этом месте
Я добротный построил дом.
Я забыл помышлять о мести.
Утоляю себя трудом.

Только с ним не идет беседа.
Истребляет он мой народ.
Нынче – друга. Вчера – соседа.
Завтра выпадет мой черед.

Ну уж нет! Его песня спета.
И его не спасет ничто.
Отделилась моя ракета
И находит его авто.

Покидаю его столицу.
Позади языки огня.
Я убил моего убийцу,
Чтобы он не убил меня.

Когда я только родился
и начал пробовать голос,
(На всю отцовскую комнату
по глупости голосил,
Меня, человека нового,
приветствовал старый глобус,
Приветствовал добрый глобус
наклоном земной оси.
Потом я увидел глобус
одетым в морскую форму.
Я ползал по синим пятнам,
разбросанным по бокам.
Было смешно и здорово:
жизнь мне давала фору,
Я плыл по синему глобусу
к заманчивым берегам.
Но жизнь не всегда баюкала.
Бывало сплошное крошево,
Бывало, качнет, проклятая,
хоть голосом голоси!
Что там небо с овчинку!
Мне шарик казался с горошину,
И я на оси балансировал,
и чуть не слетел с оси.
Но за любою ночью
грядет волшебство рассвета.
На море в последнюю пену
садится последний туман.
Я верю в тебя, мой глобус,
игрушечная планета,
Я верю в тебя, как в добрый,
наследственный талисман!

Я был один у самой кромки,
Когда над морем тлел закат.
И чьей-то гибели обломки
К моим ногам принес накат.

И кроме ящиков и тряпок
И перемолотых досок
Крест-накрест пару детских тапок
Сложило море на песок.

Оно гудело равнодушно,
И волны ровные брели.
И было страшно. Было душно
На грани моря и земли.

Стоит у столба симпатичный моряк.
По насыпи мимо летит товарняк.
И кто-то чумазый при этом
Приветливо машет беретом.

А кто с моряком, дорогая? Причем
Смеется, касаясь горячим плечом
Его отутюженной формы.
А мимо грохочут платформы.

Ах, этот моряк, он мне очень знаком.
Знакома и та, что стоит с моряком,
И насыпь знакома, знакомы столбы.
А поезд похож на улыбку судьбы.

Майна-вира, майна-вира!
Уголек чернее ночи,
Островок – кусочек мира,
Обособленный кусочек.

Уголек кладем на тачки,
Нагружаем до отказа
И маячнице Наташке
Улыбаемся чумазо.

А Наташке три годочка.
А Наташка симпатична.
В честь Наташки три гудочка
Капитан дает обычно.

А над морем красотища!
Солнце льется, как из чашки.
И бездонные глазищи
У маячницы Наташки!

На этом маленьком острове птицы встают на зорьке.
Иногда залетают в комнату, глупые до чего!
Потом старика маячника будят не очень назойливо,
Но все-таки очень настойчиво будят они его.

Маячник сперва улыбается, а уж потом просыпается
(Те, кого будят птицы, всегда просыпаются так).
А солнце желтыми бликами по морю рассыпается,
Большое новое солнце, как вычищенный пятак!

И сразу встает Наташка, маленькая баловница,
И тянется к деду, теплая, румяная после сна.
А маленькая крапивница, желтогрудая птица,
Запуталась в этой комнате и мечется у окна.