Навстречу смерть им стелется, из амбразур горит,
Но прямо сквозь метелицу идут богатыри.
Вы, звери, псы залетные, смотрите до конца,
Как ярость пулеметную закрыли их сердца.
А струн пуль смертельные по их сердцам свистят —
Стоят они отдельные, но как бы в ряд стоят.
Их кровью залит пенною, за дзотом дзот затих,
Нет силы во вселенной, чтоб сдвинуть с места их.
И взвод рванул без выстрела — в штыки идет вперед,
И снег врагами выстелен, и видит дзоты взвод.
И называет доблестных страны родной сынов:
Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов!
Темны их лица строгие, как древняя резьба,
Снежинки же немногие застыли на губах.
Простые люди русские стоят у стен седых,
И щели дзотов узкие закрыты грудью их!
<1942>
Петровой волей сотворен
И светом ленинским означен —
В труды по горло погружен,
Он жил — и жить не мог иначе.
Он сердцем помнил: береги
Вот эти мирные границы —
Не раз, как волны, шли враги,
Чтоб о гранит его разбиться.
Исчезнуть пенным вихрем брызг,
Бесследно кануть в бездне черной —
А он стоял, большой, как жизнь,
Ни с кем не схожий, неповторный!
И под фашистских пушек вой
Таким, каким его мы знаем,
Он принял бой, как часовой,
Чей пост вовеки несменяем!
<1942>
Все вихри принялись толочь
Холмов окрестных плечи,
Я Сплит увидел в бурю, в ночь —
В домах горели свечи,
Оборванные провода,
Звон стекол, стоны сада, —
Как будто я привез сюда
Твой черный мир, блокада!
Еще я слова не сказал,
С молчаньем зала споря,
Врывались в полутемный зал
Рыданья гор и моря.
Как будто выла вся земля
О всех сынах убитых,
И моря пенные поля
Несли цветы на плиты.
Как будто, воскресив войну,
В горах бои гремели,
Шли в море корабли ко дну
Под белый лязг метели.
Горели свечи всё ясней,
Я в сумраке размытом
Увидел лица, как во сне,
Мужчин и женщин Сплита.
Увидел губы щек бледней,
Глаза как небылицы,
И чем-то близки были мне
Родные эти лица.
Увидел, как горят глаза,
По лицам тени кружат…
«В такую ночь о чем сказать?»
— «О Ленинграде, друже».
И ожил в Сплите город мой,
Не стало расстояний,
Как будто я пришел домой
Из боевых скитаний
И должен правду всю сказать
Перед семьей родною,
Как свет свечи, торжествовать
Над бурей за стеною.
Я видел бурю братских глаз,
Подернутых туманом,
Я счастлив был, что мой рассказ
Рассказан над Ядраном.
Октябрь — ноябрь 1946
Как будто он с другой планеты,
Мой Сплит дневной пришел сюда,
Я окружен стихией света,
Вчерашней бури нет следа.
Как берег, галькою хрустящий,
И Сплит сейчас какой-то свой,
Какой-то легкий, настоящий
И ослепительно живой.
В нем вьются улицы, как лозы,
Украшен вход, раскрашен свод,
Как будто Сплит не знает прозы,
А стих, как песню, он поет.
Палаты римского тирана
Времен засыпаны золой,
В колонны Диоклетиана
Судьба вписала дом жилой.
И этот дом подобен чуду
Между разрушенных палат —
А звезды красные повсюду
О новом Сплите говорят.
Запенив море под Макарской,
Там, где Биокова гора,
Флот партизанский, пролетарский
Ломает пены веера
И, гордый, входит в гавань Сплита —
Сигналов живопись тонка.
Их светом жгучим перекрыты
Все Сплита темные века.
Меня приветствуют по-русски…
Я узнаю знакомый дом.
Здесь жил я, в этом доме узком,
Когда-то русским моряком,
Что был Суворову знаком…
И вновь я здесь — не в жажде славы,
Лишь сердцем сердцу говоря, —
И вновь корабль моей державы
Идет в грядущего моря!
Октябрь — ноябрь 1946
253. «Все мачты выходят из мрака…»
Все мачты выходят из мрака.
Снастей паутина легка.
Качаются тени трабакул [47] Трабакула — рыбачья шхуна.
На белых камнях городка.
Сидят партизаны в кафане [48] Кафана — тип местного кафе.
,
Рассказано всё уж сполна.
Вино постарело в стакане,
Тень мачты дошла до окна.
Читать дальше