Если руки стали суше корки,
Кто кричит о бунте?
В золотые челюсти Нью-Йорка
Камнем плюньте.
Сытым псам — броневикам Бродвея
Только ль ропот?
Может быть, их ребра подогреют
Рудокопы?
Или, может, так к лицу им
Небоскребов стены,
Стены вам фокстрот станцуют,
Джентльмены?
О, о стойку стойкий доллар
Разменяв на пули,
Пчел обратно, к черту голых,
За работу — в ульи…
От берега к берегу
В надокеанскую синь —
Прочная ночь Америки,
Черная ночь Америки,
Точная ночь висит.
О, если б над нею
Из тысячи тел,
Как прерия взвеян,
Ропот взлетел,
Руками погони
Ломая межи,
В небо, в бетон и
В расплеснутый джин
О, если б спеть им
Слов наших сто,
О, если б — пусть ветер
Ответит на то.
Нечаянным заревом вызвездив высь,
Прочная ночь Америки,
Черная ночь Америки,
Точная ночь висит.
Но час придет — пора ему,
Пора прийти рассвету —
Растопит солнце эту тьму,
Сломает прочность эту!
1923
Растолкав рабочих пчел,
Трутень толстый латы чешет,
Он похвалу себе прочел
В глазах друзей, и он утешен.
Он входит в улей, словно князь,
Сбивает с места часовых,
За ним друзья идут, теснясь,
По коридорам кладовых.
Они, в медовые чаны
По шею голову вонзив,
Стоять и жрать обречены —
Желтее ржи, жирнее слив.
Раздувшись медом и шурша,
Пируя, как обжоры,
Вечерним воздухом дышать
Выходят на просторы.
И вот, соединенный хмуро,
Рой голосует: трутней прочь.
Варфоломеевское утро
Князей роскошных гонит в ночь,
И вертышом и вперекат
Бежит вельможный трутень,
И колют вышитый халат
Повсюду смерти прутья.
Бочонком на спину упав,
Вздыхает, брошен тяжело,
И шлема толстого колпак
Мешает выправить крыло.
Пощады просит князь князей,
Разбит и обнажен,
Он пахнет нежно, как шалфей, —
Навозом станет он.
В неповторимом вихре тел
Заверчены улья ходы,
Лишь очень ловкий улетел
В среброволосые сады.
Он там блуждает, и живет,
И вспоминает меда чан,
Припоминает запах сот,
Крылом от холода звуча.
Высится улей — стозвонная клеть —
Родина, роскошь и радость тут,
Но стоит трутню подлететь —
Его насмешками клюют.
Тогда он закричит: «Добей!»
И упадет, плечом назад, —
И в травах робкий воробей
Его ударит между лат.
<1926>
Мне снилось, что в город вхожу я чудной,
Который по запаху найден мной.
Козлом воняет рыжий базар,
Как птичий помет, суховат он.
Дымит и чадит предо мной Амритсар,
Индийской равнины глашатай.
Во сне поневоле замедлишь шаг;
Сквозь грязную, рваных теней, бирюзу
На площади Джалиэвала-Баг
Пятно за пятном, густея, ползут.
Помню, в расстрелянный день января
Подобные пятна густели не зря.
Индусам попался такой же косарь,
Косивший людей, не целясь,
Но здесь обернулся Девятый январь
Тринадцатым днем апреля [44] 13 апреля 1920 г. английский генерал Дайер в Амритсаре расстрелял две тысячи индусов. Это было «9 января» Индии.
.
Во сне поневоле взметнешься назад.
Козлом нестерпимо воняет базар,
За прялкой мудрец, потупив глаза,
Не видит, что время стремится вперед
И давится злостью равнинный народ.
Певец усыпляет стихами базар,
Заливаясь о древности рас.
И стелется с крепости Гавинда Гар
Генеральский тигровый бас.
Дежурный британец хохочет так,
Что лошади роют песок на плацу,
А в трубке подпрыгивает табак,
Над золотом зубов танцуя.
Во сне поневоле сон — поводырь,
Насмешка его повсеместна,
Струится навстречу сверканье воды
И женщина касты известной.
Кусает косой непонятного цвета
И руки щекочет браслетами.
Она смуглолица и сквозь кисею
Глядит жестяными глазами,
Но вдруг через озеро я узнаю
Индусского мальчика Сами.
Пусть весь этот город пропахнет козлом,
Пусть женщина сонная злится.
Но юноша тот мне с детства знаком,
Нам нужно повеселиться.
Во сне поневоле нет преград —
Мы встретились. Вместе сели мы,
Но тонкие губы его говорят:
«Я только что из тюрьмы…
Читать дальше