Николай Добронравов - Как молоды мы были

Так пой, дорогая! Последней любовью
Озвучена наша земная судьба.
И слушают птицы,
И слушает поле,
И слушает небо тебя.

Понимаешь, одни… мы остались одни,
отзвенели и песни, и здравицы…
А друзья наши прошлые, словно огни,
в отдаленной тени растворяются.
Мы с тобою их видели только вчера,
как всегда, энергично здоровыми.
Все расписано мудро у них.
Им пора
поспешать за кумирами новыми.
Может, что-то сумели открыть и они,
может, нас посчитали пижонами
за нахлынувший холод.
В осенние дни
и леса, и слова обнаженнее…
Обнаженнее сердца отрывистый стук
сквозь аккорды мелодии молкнущей.
Слишком долго и нежно плясали вокруг
дифирамбов веселые полчища.
Все мне кажется: в зиму откроется дверь,
мы от серых снегов не укроемся.
Все привычней для нас ощущенье потерь,
все труднее мы с кем-нибудь сходимся.

Понимаешь, одни… мы остались одни…
Значит, надо быть проще и бережней.
И солгу я тебе, что, как в давние дни,
все прекрасно у нас, все по-прежнему.

Пусть сегодня мы одни. Ты немного отдохни.
Золотая ты моя, золотая.
В эти сумрачные дни непогоду не вини.
Пусть остались мы с тобою одни.

Не волнуйся, не грусти. Не волнуйся, не грусти.
Золотая ты моя, золотая.
Душу чистую спаси. И лампаду не гаси —
Вспомни истинных святых на Руси.

Были непогодь и мгла. Ты одна меня спасла.
Золотая ты моя, золотая.
Мою душу поняла. Всех врагов отогнала.
Незаметно чем могла, – помогла.

Как умел я – так и пел. Что хотел я – то и пел.
Золотая ты моя, золотая.
Черный ворон присмирел. Я пока что уцелел.
Только песню увели на расстрел.

Ты прошла сквозь гарь и дым светлым ангелом моим.
Золотая ты моя, золотая.
Божьим промыслом храним, сниму печальный грим
И останусь молодым-молодым.

Я боюсь «Последних известий».
Что ни новость – то криминал,
да утехи богатых бестий, —
на Канарах – элитный бал.

Я боюсь «Последних известий».
Слушать больше уже нельзя,
как родную страну бесчестят
наши западные «друзья».

Мы свои козырные карты
открываем, шутя, врагу.
И летят, летят миллиарды
в нашу газовую трубу.

Нету наших былых заводов.
И сегодня спасенья нет
ни от гибнущих самолетов,
ни от падающих ракет.

Время тяжкое… Время злое…
Сообщения вновь горьки:
в шахте угольной под землею
задыхаются горняки.

А учеба! А наши дети!
Вместо русского языка,
как гонять на велосипеде,
обучается мелюзга.

Я боюсь «Последних известий».
Эти новости не по мне:
под судом тот, кто прям и честен,
а мошенники – на коне.

Криминал с олигархом вместе.
Вновь ребенка убил злодей…
Я боюсь «Последних известий»,
этих новых дурных вестей.

Вновь теракты.
А это значит —
наша гибель невдалеке.
И нормальные люди плачут,
и хохочут на «Маяке».

Оказались мы все туземцами.
Мы отдали свою страну
за Макдоналдс, за кока-колу,
за стакан вонючего Пепси.
Оказались мы все туземцами.
Мы отдали свои заводы,
комбинаты, аэродромы
за невнятный какой-то ваучер,
за невнятный и непонятный…
Стал для нас этот самый ваучер
и дурманом, и наваждением,
как фольга для темных туземцев,
для забытых Богом пигмеев.
Стал дурманом он в одночасье
для доверчивого народа,
для народа, в котором были
Ломоносов и Циолковский,
для народа, который миру
дал Курчатова, Королева…
И теперь мы живем в стране,
где вся жизнь началась с обмана.
Оказались мы все туземцы,
как они, – живем на юру.

Мы – дети парада Победы,
голодные дети войны,
простившие личные беды
великим победам страны.

Мы помним те грозные марши,
страны молодой седину
и лица измученных старших,
прошедших сквозь эту войну.

Немного мы видели света.
Нас ветер суровый ласкал.
Но отблеск парада Победы
и нашу судьбу освещал.